[DW] Миф | ходы игроков | 0. Затакт

Хейке Вит

Проснулся утром слишком резко – сердце бухает, в глазах темно, "кто я? где я?". Сон не отпускает. А был ли? Мейя снилась. Сел на лежанке, подумал, нет, не Мейя. Не помню, кто. Женщина. Гесу. Гесу нужно отвезти к бабушке. Помял лицо ладонями, что ж, надо ехать. Запряг Милку, привычно бросил в котомку пару яблок – одно дочке, второе лошадке, усадил рядом Гесу, развернулся к морю спиной, "н-но, милая". За полдня обернуться должен, а после обеда Флорис обещал козу привести, с маститом которая.

Ни тогда, ни после Хейке не мог ответить, кто или что надоумило его отправить дочь к теще. Да, бабулька скучает, Мейя единственной дочерью была, сыновей мор скосил, а Геса, чем дальше, тем больше мать напоминает. Но не было ж уговору-то. Почему тогда?

С козой провозился долго – мазь закончилась, пришлось новую делать. Только лег, только отключился – ор, грохот, колокол на церкви звякнул два раза и замолк. Выскочил, в чем был, так и повязали.


Генрих Мильнер

Той ночью пришла к мельнице Линеке Сваан. Уговор у них был. Уж который месяц они так "уговаривались". Уж вся деревня знала, все ждали, когда, наконец, свадьба-то будет, сил же нет, как гульнуть хочется. И то правда, он не стар еще, да и вдовушка вполне себе в соку. Но нет, все она боится, как Нелис отца нового примет. А с другой стороны пастор наседает – давай уже, Генрих, или-или, а то не хорошо. Ай, чтоб им всем пусто было.



Сначала дымом потянуло. Потом, вроде крики почудились. Не к добру. Взял топор, вышел, тихо дверь прикрыв. Глядь, дома горят. Мельница-то на отшибе стоит, ветер дым в море сносит. Спустился с пригорка, что за дела, мужики в смешных штанах за деревенскими бегают, на землю валят и вяжут. Беготня и крики – все как на войне было. Плюнул, рванул по теням к дому Сваан, вывел Нелиса, добрались до крайнего дома, парнишке велел за кустами к мельнице ползти, сам присмотреть остался, чтобы не сунулся никто. И не зря – заметили его, заорали что-то на своей тарабарщине. Первого наискось рубанул, широко грудь развалил, даром, что кожанка на нем добрая была, на второго пошел, да не дошел – плох топор против сети, еще хуже им на земле отбиваться. Очнулся в трюме уже, суки, ребра сломали, дышать больно. Одно хорошо – успел увидеть, что к мельнице не пошел никто.


Эйвон Бёрн

Магия – это вам не шутки. Это дело серьезное. И в изучении ея нешто мешать не должно. С этими мыслями Эйвон устроился в тени стога на полпути к морю и погрузился в штудии. Однако между начинающим чародеем и истинным волшебством непреодолимой стеной встал аккузатив дамского роду. Он, да августовская жара сморили Эйвона и он так и уснул в сене. И снились ему драконы многоглавые, железной броней грохочущие, да пламя с дымами изрыгающие. Пробуждение недалеко ушло от грез, но было куда менее романтичным, ибо грубые, сильные и очень загорелые руки ухватили парня, связали, да бросили на дно шлюпки. И книжка по лопатке прилетела.




Ингрид Линд

На заднем дворе огородик был. Аптекарский. С раннего детства мать запрещала Ингрид туда ходить и растения трогать. Но, с годами, конечно, научила. Эти от колик, те от мигрени, эту овцам перед Имболком хорошо, а эту мужчинам плохо, а вот эту наоборот, можно, и продай подороже, не обидятся. В этот год август жаркий выдался, уморились последний урожай зверобоя по опушкам собирать. Зато теперь точно на всю зиму хватит.

"Неет! - кричала Ханна, – не трожьте дочь, меня возьмите!" Она бросалась на них с кулаками, но странно одетые чернобородые люди только смеялись и отталкивали женщину, перебрасываясь шутками на своей тарабарщине и утаскивая орущую Ингрид все дальше к морю. Лицо матери с рассеченной губой, да россыпь желтых цветов в пыли – последнее, что она увидела на родном берегу.




Жбытек с Вышепрджела

Что до Оксфорда, что до Кембриджа, путь лежал через Лондон. Туда Жбытек свои стопы и направил… бы, кабы деньги на переправу остались. Но в долгом странствии случилось ему так поиздержаться, что изрядную долю рациона составляли теперь ворованные яблоки и жареные грибы. Устав и от того и от другого и телесно и духовно, студент слонялся по Кале в надежде на случайного попутчика. Так никого и не найдя, сговорился он в итоге со старичком, что тот вечером переправит его через пролив. По уговору Жбытек весь день горбатился, латая парус, а к вечеру, наконец, завалился в шлюпку, обнял лютню и забылся сном праведника.

Над заливом, в последних лучах заходящего солнца, парила чайка и, в отличие от подслеповатого деда, ведшего лодку к Дувру, видела, что в точке, не далекой от центра пролива, пути опального гусита неминуемо должны были пересечься с легким маневренным парусником, быстро и тихо идущем на запад. Впрочем, не так быстро, как на пути туда, ибо парусник был обременен немалым грузом. К коему Жбытек немедленно и присоединился на глазах истово крестящегося деда. Чайка этого уже не видела – улетела спать. Да и Оксфорд своего студента не дождался, немыслимая потеря для богословской традиции, если вдуматься.

Ко всему привыкаешь. Поначалу, оказавшись запертой в трюме, Ингрид, потрясённая и напуганная, почти не ела и лишь плакала. Но спустя пару дней уже пообвыклась, смирилась, и сама стала успокаивать соседок. Никогда раньше не бывав на корабле, она не понимала, зачем их тут заперли и куда везут. Расспрашивала товарок по несчастью, и даже пыталась окликать матросов, чтобы узнать хоть что-то. Но света на происходящее это не пролило. Похитители, похоже, и вовсе не понимали её. Да и сами говорили на каком-то странном, незнакомом языке.
День сменялся днём, и дни эти походили друг на друга как две капли морской воды. Разница была лишь в форме облаков, что можно было разглядеть через решётку в потолке. Обидно было, что отобрали сумку, в которую девушка накануне спрятала целую стопку матушкиных записей. Но ничего было не поделать. А потому, Ингрид, изнывая от скуки, изучила весь трюм вдоль и поперёк. И даже несколько раз пыталась добраться до решётки, чтобы посмотреть, что же там снаружи.
За стенкой из плохо сколоченных досок оказался трюм с мужчинами. И девушка, движимая любопытством, старалась расспросами найти кого-то из своих. И разузнать у него, что же творится за этой плохо сколоченной стенкой. И понимают ли они хоть что-то из того, что случилось с ними.

Эх, староват он стал - всего одного смог зарубить. А вот раньше... Отбиться может и не отбился бы, но на тот свет отправил бы всяко больше одного...
Впрочем, долго предаваться воспоминаниям о давно минувшей молодости Генрих не стал. Деятельная натура требовала выхода и он был найден. Не в прямом смысле, конечно, - выход из трюма был очевиден, правда не суля ничего хорошего, - а в том, что отставной солдат придумал чем заняться - он принялся изучать трюм и тех, кто в нем оказался. Односельчан Генрих нашел довольно быстро - у всех были схожие с ним истории, разве что не всем удалось оказать хоть какое-нибудь сопротивление - но вот один их пленников показался ему смутно знакомым...
- Слушай, а ты не Бёрнов ли сын? Ну, трактирщика из "Одноглазого василиска"?

Скрип снастей, плеск воды и завывание ветра стали привычным сопровождением одинаковых дней Молчуна Хейке. Хорошо хоть от смерти уберегла Прекраснейшая. Принести бы жертву в пятый день седьмицы, да нечего. Только часть и без того скудного пайка удалось отдать богине через щели трюма, да и те не ушли дальше просмоленных боков судна, не поглотила их пучина, подвластная отцу покровительницы конюха. Но хоть воду он мог сначала плеснуть на пол - первый глоток богине - и уж потом пить, основательно, не торопясь, как и полагается доброму мужу, чтобы ни капли не осталось на желто-пегой бороде и усах. Вот только странно смотрел на него молодой парень в нездешних длинных одеждах. Кажется, похожих на одежды священника небольшой каменной церкви, что стояла в их деревушке у самого Южного моря, дававшего пропитание, но и частенько забиравшего за это жизни рыбаков. А теперь и совсем приведшего неизвестную беду, влетевшую в размеренную жизнь селян звоном железа и запахом гари да тугими веревками пеньковыми.

Своей привычке чураться людей на борту фриз не изменил, лишь односложно отвечая на заданные вопросы на похожем, но не родном языке, привычно глотая гласные на манер северного говора предков. Разве что протяжные песни морских чаек как будто стали ближе и понятнее, как будто говорили они ему и друг другу что-то важное, чего он ранее не понимал даже постоянно выхаживая и выкармливая животных. Как будто ближе и знакомее стали поклоннику старой веры эти стоны серо-белых птиц над морскими волнами, казалось вот-вот и начнет понимать их долгие песни.

На третий день со стороны другой клетки стала стучаться девчонка совсем, судя по голосу. Хоть и говорила не совсем на родном языке, а напомнила ему малую Гесу. Слава богине, что надоумила отвезти дочь к бабке, уберегла от позора рабства или смерти. Отвечал Молчун как умел, говорил чего знал. Знал, правда, крохи малые, меньше чем пищуха полевая зерна собрать может за одну щеку. Но и то капля воды жаждущему

Не на костер - стало быть, жить будем. Так рассуждал Жбытек, когда с него сняли мешок. В его положении похищение можно было рассматривать даже как благо - после пиратского плена уж точно никто не хватится беглого гусита, и никаких препятствий его карьере не будет. Тут не только фамилию можно сменить, но еще и имя и страну рождения... Да все что угодно можно новое придумать! Так что в трюме Жбытек назвался Вильгельмом, соврал всем, что родился под Страсбургом и работал служкой в местном приходе. Как его занесло в Кале? Да вот, послали с письмом через пролив. Надо ж было кого-то послать.

Оптимизм Жбытека был, конечно, хорош, но при одном условии - из плена удастся сбежать. Откровенно говоря, он планировал сделать это, оказавшись у нового хозяина. Разумеется, большая часть рабов в нашем просвещенном мире попадает на турецкие или венецианские галеры, но только не те рабы, которые умеют читать и писать. Жбытек рассчитывал показать умеренную эрудицию перед вербовщиком, и сейчас спешно припоминал те малые крохи, которые слышал о религии неверных - Коране. Разумеется, в университете никто бы и не подумал преподавать Коран, но молва-то ходила. Что, мол, там те же ангелы, что у нас, и вообще турки свою веру у Христа украли, да по-своему переиначили. Что-то про то, что молитвы по солнцу у них, и вроде как они, как и иудеи, свинину не жрут, и член себе подрезают. Все это, конечно, наполовину сказки из Палестины, но уж лучше так, чем совсем ничего. Потому как если венецианец смог бы оценить его эрудицию, то для сарацина Жбытек - просто еще один хилый гяур, который через год помрет на весле. Ему совершенно не хотелось такой судьбы, и в таком крайнем случае Жбытек даже был готов подрезать себе все, что там требуется подрезать. А свинья... Да и черт с ней!

Через пару дней плавания такие рассуждения ему основательно надоели, и Жбытек стал плотнее знакомиться с трюмными. Почти все они были крестьянами, так что и он не стал выделываться. Ну служка, ну далеко ль от крестьянина ушел? Добавил в говор немного простецких слов, пару раз пошутил про говно, пару раз припомнил народную примету, ну вроде за своего сойдет. Девчушка, что к перегородке льнула, быстро завоевала его симпатию. Разговорились, оказалось - не глупа! Жбытек даже ощутил укоры совести за то, что начал с ней диалог как с обычным крестьянином. Стоило изначально поднять планку, да в такой темноте разве разберешь! Оказалось, девушка травы знает. Жбытек припомнил, что знал из фармакопеи, а затем выдал свою теорию, которая сложилась у него на втором курсе.

Теория была в том, что всякая тварь живая знает от Бога, где в какой траве что полезного содержится, оттого и лечится сама. У кошки захворает живот - идет есть овес да мяту. У лошади приключится рожать - "пастушью сумку" съест. Ну и других примеров масса. А человеку то не дано. Почему? Потому что первородный грех. В раю-то Адам с Евой прекрасно знали, какая трава для чего нужна, и детям своим передали, пока помнили. Оттого патриарший век и был в десятки раз длиннее нашего. А после потопа позабылось, ведь уже не было в сердце Божьего знания, а всего в одной голове не унесешь. Так вот, следуя своей теории, Жбытек считал, что даже в спорынье, плесени или мху, да в любом сорняке полезные свойства есть, только мы извлечь их не умеем. Ведь едят же олени мох? Да и другие сорные травы тоже много кто поедает. Расспрашивал девушку, не доводилось ли ей слышать, может, кто смог пользу из них извлечь? Бывает, в чем-то народ поумнее книжников оказывается.

Еще беспокоила солонина. Желудок ладно, поправимое дело, но если на одной солонине пару месяцев сидеть, зубы выпадут. А их уже обратно не вставишь. Да что зубы, цинга начнется! После такого уже только в расход. Что, по большому счету, невыгодно уже их похитителям. Но пока видимых симптомов цинги не было, Жбытек предпочитал не лезть к тем, кто "наверху". Эдак до цинги можно без зубов остаться. Лучшим средством от цинги из дешевых была капуста. Но убедить пиратов в необходимости давать капусту в трюм студент почти не надеялся. Надеялся только на то, что плавание недолгое. Зачем-то ведь пираты суетятся?

Через две недели стало окончательно скучно. Жбытек вяло участвовал в спорах на тему "сломается балка или нет". Сказал только раз, что если корабль сломать, то ко дну пойдем все вместе, и морю-то все равно, язычник ты, сарацин или добрый христианин в беде. Всех проглотит, не подавится. Но что с них взять - крестьяне! Если б увидели, что киль сломать можно, они бы и его сломали. Сначала сделал - потом подумал, знаем мы таких. Чтобы как-то отвлечься, Жбытек взялся слагать мадригал. Слагалось плохо. Нужен был аккомпанемент. Осматриваясь по трюму в поисках "на чем бы постучать", Жбытек остановился на паре сабо у одного крестьянина. Простецкая обувь, но есть нюанс - ногу натирает ужас как. Его собственные сапоги, которые достались, видимо, в наследство от деда-лодочника, были удобнее. Вот Жбытек и предложил обмен. Деревянные сабо стучали звонко, хоть и не как ксилофон, но все ж приемлемо. И мадригал сложился.

За грехи мира Спаситель был проткнут копьём!
Выстрела в спину не ожидает никто!
У дверей Рая ангелы хором поют:
"Кто вы такие? Вас здесь не ждут!"

Парус! Пиратский парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Даже в молитве грешник сумеет солгать!
Зорко лишь сердце, ему доверяй всегда!
Многие лета тем, кто горит во тьме!
Король и крестьянин - оба идут на смерть!
Все страны мира могут гнить в чуме
Только все это - не по мне!

Парус! Пиратский парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

- Слушай, а ты не Бёрнов ли сын? Ну, трактирщика из "Одноглазого василиска"?
- Мильнер! - у Эйвона так отлегло от сердца что тот почти заплакал, а потом обнял по простецки знакомого. Хоть до того держался спокойно, можно даже сказать немного флегматично. - Знал бы ты как отец мой рад за тебя был, уж и бочку мёда откопал тебе на свадьбу...

Эйвону было очень обидно ведь известно что когда во время учебы дремлешь в голову лучшие идеи приходит, так и в этот раз, в его сне он сражался с драконом с помощью настоящей магии и произносил слова из книги и чтото откликалось у него внутри и почти выплеснулось ну тут ему бахнули по ребрам и он проснулся и все мысли растерял. Но в том фрагменте точно было что-то про то что магические благословения не работают или работают слабее, если ты не знаешь проклятий, например заклинание лечащее не будет работать без знания того что наносит урон или доставляет боль. Какая-то магическая заумь про то что на всякое действие есть противодействие и они находятся в балансе и понимание одного возможно лишь при понимании другого...

А сейчас Эйвон лежал на полу и смотря на небо слушая чаек в полной фрустрации, и повернув голову заметил что его сосед - заросший бородатый дядька - тоже наблюдает за чайкой и шевелит губами, и в шутку сказал:
- Неужто понимаешь?
...

От нечего делать Эйвон иногда пытался зажечь огонек на кончиках пальцев. Это было самое простое что ему удалось понять из гримуара, наверное. В своих мыслях по поводу непонятной писанины в гримуаре Эйвон никогда не был уверен. Он был не уверен что делает это простенькое "заклинание" которое в заметках на полях написал прошлый владелец книги, но он приводил его в пример структуры заклинания и понятное дело взял самое простое заклинание, чтобы не переусложнять объяснение. Но Бёрн с грустью понимал что даже самое простое ему пока не понятно. Слова, и жесты, и воображение чтобы стимулировать невидимую часть мира для того чтобы она отобразилась в желаемой форме, там еще как-то приплеталась внутренняя сила человека и все это соединялось. Наверное

Стенка из плохо сколоченных досок оказалась куда более любопытным времяпровождением, чем ожидала девушка.
Сначала ей ответил мужчина. Он был довольно скуп на слова и говорил странно, глотая гласные. Это, а также толстые просмоленные доски, делали его речь не всегда понятной. И Ингрид, хоть и неловко было, но приходилось переспрашивать. Так она узнала, что мужчин в соседнем трюме значительно больше. Что кормят их также. Над их головами такая же решётка и всё те же облака. И что там тоже решительно нечего делать.
Ей было интересно узнать, откуда он и чем занимался раньше. Как так вышло, что его тоже поймали. И что он думает о том, куда и зачем их везут. Так она и сыпала вопросами, пытаясь разговорить мужчину.
Затем за перегородкой возник юноша, коего Вильгельмом звали. Он оказался настоящей находкой в этом царстве скуки. Парень знал очень многое, и охотно делился с Ингрид этим знанием. Девушка сама не заметила, сколько времени стала проводить у стены. Соседки лишь мрачно посмеивались, крутя пальцем у виска, когда их слуха достигали научные теории юноши. Дочь же знахарки с удовольствием обсуждала с ним пользу трав для животных. Она была немало удивлена, сколько интересного оказывается есть в Священном писании, заметив, что святой отец, что вёл службу в их деревне, никогда не говорил ни о чём подобном. Отметила, правда, что и животные, порой, ошибаются, иногда съедая травы не полезные, а то и вовсе вредные. Рассказала, как врачевали они с матерью скотину. И какая трава от каких недугов помочь может. А также подтвердила, что и мох, и сорняки могут полезные свойства иметь. Но не только для здоровья, ибо польза разная может быть. Главное, подготовить их правильно. Правда тут осеклась, и распространяться не стала. А всё больше расспрашивала. Интересно ей было слушать юношу. Интересно было бы и взглянуть на него. Но не могла: стена, что разделяла их, оставляла девушке лишь простор для воображения.

Юноше, что греха таить, тоже хотелось взглянуть на Ингрид. Разговаривая о травах, он припомнил ей, что до тех трав ещё добраться бы, и изложил свою теорию насчет пункта их назначения. А также поделился знаниями, на которые сам рассчитывал. Забываясь сном в душном трюме, Жбытек думал, что Ингрид, с ее девчачьим тонким голосом, вряд ли выдержит то, что выдержал бы он. Ей уготована роль портовой девки при кабаке, если не удастся попасть к хозяину, который ценит ум и прилежность. По большому счету, лучшей судьбой для нее было бы устроиться на кухню. И Жбытек повел разговоры на эту тему, стараясь, впрочем, говорить тихо, чтоб не раздражать остальных, измученных солониной пленных. Студент не живописал рецепты, а вместо того говорил сухо, как будто излагал алхимические формулы. Тем не менее, вряд ли какой хозяин устоит перед трдельником или моравской уткой в бруснично-вишневом соусе с кнедликами. Просто не нужно описывать вкус блюда. Только технику приготовления.

Между делом, Жбытек описал и себя, стараясь быть честным. Каков он с виду, какого роста, и что умеет. Чтобы она могла узнать его, когда их выведут на продажу, и если что, держаться рядом. А потом предложил Ингрид ответить тем же - чтоб он мог узнать её! Да и все время скоротать!

- Ну, успокойся. Все будет хорошо, - как мог попытался утешить земляка Генрих. - Еще выпьешь отцовского меда...
По правде говоря, Мильнер не был так уверен, как старался казаться, в благополучном завершении их путешествия, но если все будут слезы лить. корабль потонуть может.

- Что-то у тебя говор необычный, - нашел себе новую жертву мельник, - Дай-ка угадаю.... Был у нас в роте мужик, точно так же слова произносил. Так вот он из Голландии был. Точнее из Фризии, вот! Ты тоже оттуда?

Описания Вильгельма направили воображение девушки в нужное русло. И вскоре в её сознании сложился образ молодого человека. Насколько он был близок к действительности, Ингрид не знала, но была уверена, что узнает юношу, случись им оказаться снаружи. Как правильно описать себя, девушка терялась, а потому была лаконична. Среднего роста, светлые длинные волосы, голубые глаза. Потом она посмотрела на соседок, и назвала те черты в одежде и внешности, что отличали её от них.
Новость о том, что их продадут в рабство, несколько выбила девушку из колеи. Ей потребовалось время, чтобы сжиться с этой мыслью. Весёлость и любознательность теперь были разбавлены тревожностью. Она внимательно слушала рецепты, стараясь запомнить всё до мельчайших подробностей. А потом снова и снова проговаривала их вслух, чтобы Вильгельм нашёл ошибки. Ингрид не знала, сможет ли она действительно приготовить что-то из этого, но формулы выглядели как нечто спасительное. И она прилежно заучивала их как молитву, сетуя про себя лишь на то, что не может записать. Теперь в юноше она видела не только интересного собеседника, но и надежду на спасение.

Время текло лениво, как густое стекло в тигле стеклодува, а Жбытек уже привык к ежедневному общению с Ингрид. Поначалу он хотел предложить ей партию в шашки по переписке, но затем подумал, что, быть может, есть занятие получше. Как-то раз, подойдя к решетке между трюмами, Жбытек начал свой разговор так:

- Если нас и вправду везут на юг, тебе может пригодиться греческий язык. Если кратко пояснить, греки - они вроде прослойки между венецианцами и турками, но они христиане, пусть и немного не нашей веры. А раз христиане, то помогают нам. Их столицу давно и безуспешно осаждают турки, но греки - самый древний народ в Европе, уж они-то знают, как защитить свою Родину. И помочь тем, кто попал в беду. Я знаю греческий язык, и мог бы научить тебя. Конечно, чтоб знать его в совершенстве, понадобится не один год, а я все же надеюсь, что наша судьба свернёт к лучшему чуть раньше. Но и за пару месяцев можно выучить сотню-другую слов. Что скажешь?

- Что-то у тебя говор необычный, - нашел себе новую жертву мельник, - Дай-ка угадаю.... Был у нас в роте мужик, точно так же слова произносил. Так вот он из Голландии был. Точнее из Фризии, вот! Ты тоже оттуда?

- Эт да, кнюх я, из Маккума. А ты откель бдешь, дбрый челвек? - отозвался Хейке на голос седобородого крепкого мужчины, прямой взгляд и прямая осанка которого выдавали человека, не привыкшего сдаваться перед опасностями

Первые недели две народ роптал, молился и плакал. Потом разговоры пошли, кто, да откуда родом, да как жил. По всему выходило, что везде пираты действовали одинаково – высаживались ночью, поджигали дома и поджидали выбегающих людей. На одних так наваливались, на особо ретивых сеть накидывали, тех, кто с оружием в руках отбиться пытался, убивали. Обычаи местные знали, видать, потому что за церковной колокольней присматривали, чтоб тревогу не поднял никто. А уходили до того как мужики успевали организовать оборону. Хотя какая оборона в мирных селениях. С моря ж беды никто не ждал.

Студент маялся скукой с профессиональным рвением. Деятельная натура жаждала свободы если не для него самого, то хотя бы для его творений. И вскоре из трюма стали доноситься слабо-рифмованные, но бравурно-ритмичные вирши, сдобренные деревянной дробью. Сначала корсары встревожились, кричали Жбытеку что-то на своем. Потом позвали кого-то из северян. Тот послушал, поржал, перевел пиратам. Те тоже заржали. Не понятно, в словах было дело или в зажигательном ритме, но студента отставили в покое, позволив развлекать сотрюмников и дальше.

На третью неделю Спаситель услышал молитвы измученных солониной пленников. Корабль встал на якорь и почти дня два ничего не происходило, а потом в трюм посыпались апельсины и лимоны. Девушкам же в дополнение к фруктам достался целый бурдюк свежей пресной воды. Столпившиеся наверху турки улыбались и жестами предлагали пленницам умыться. Вопреки опасениям гусита, тут знали толк в сохранении товарного вида. Сами же пираты, кажется, что-то праздновали. А может наоборот. Но ночью с палубы доносилось куда больше молитвенных завываний, чем обычно.

Все это натолкнуло Жбытека на мысль заняться подсчетами. К сожалению, одной студенческой молвы для этого было недостаточно, точных дат он не знал, но грубые прикидки все же можно было сделать. И как-то выходило, что у турок скоро должен был случиться большой праздник… или наоборот… или пост. Но что-то важное. Типа как Пасха.

Тем временем Эйвон, сменивший стог сена под спиной на деревянный борт, продолжал упражняться, уже по памяти. Странными делами он занимался, странные слова бормотал, еще более странные мысли метались в голове, но в душной вонючей темноте их плавучей тюрьмы никто на такие мелочи внимания не обращал. Каждый спасал рассудок как мог. Вон, служка церковный молитвы бормочет уже который день, не затыкается. Кабы силой веры можно было борт пробить, уже ко дну пошли бы. Мужик со странным выговором так вообще с досками разговаривает и… кормит он их что ли. У баб за стенкой что ни день, то кто-то в истерику ударяется. Так что когда, уже сильно позже апельсинов, после очередного замысловатого щелчка, на пальце Бёрна вдруг загорелся на миг крошечный огонек, никто этого даже не заметил. А сам он испугался, кулак сжал, спрятал тайну, лежал с оглушительно бьющимся сердцем и сам себе не верил. Получилось! Не понятно еще, что, но что-то получилось.

В забитом людьми трюме Молчуну было одиноко. Ни одной животины. Только блохи да крысы. Наглые, бегают прямо по спящим, объедки ищут, зазеваешься – шнурок сжуют или еще что из одежды. Одна радость, пусть не каждый день, но иногда над кораблем парили чайки. Дома и внимания на них особо не обращал, а тут от знакомых голосов такая тоска накатывала. И отчего-то Геса вспоминалась не такая, какой оставил, а маленькая совсем, с пухлыми щёчками, как она показывала на птиц пальчиком и кричала как чайка, и смеялась. Не дано ему, аки Дающей, соколом обернуться, да домой полететь, дочь обнять. Так и стоял Хейке, бывало, часами под решеткой, ни на что внимания не обращая и все слушал, слушал. О рыбьей чешуе, о пассате, о скалистом береге, перьях и о горизонтальном полете. Сперва подумал, жара доконала, умом тронулся, но, видать корабль от берега отдалился, чайки пропали, голоса смолкли. Да что же это. Осмотрелся, крыса сидит, умывается. Говорит, в соседней норе еды больше, но если подбежать открыто – орут басом, аж хвост дрожит. Через день сберег еды, от себя оторвал, приманил крыску, та друзей позвала. Сидит теперь Хейке, вокруг крысиное заседание. Всякая тварь своей порции ждет, да на жизнь жалуется. Говорят, в дальнем углу мокро, не стоит гнездо там устраивать. Говорят, наверху есть ящик, из которого странно пахнет, но не нужно ходить туда – могут и убить. Говорят, уходить надо, как земля рядом случится.

Ингрид очень слабо представляла все эти народы, о которых говорил Вильгельм. О некоторых и вовсе ничего не слышала. Но парень завоевал её доверие. Тем более, похоже, он понимал происходящее намного лучше её. Потому она с готовностью взялась за изучение греческого. И делала это с прилежным усердием. Ведь от этого зависела её жизнь.
Вскоре, правда, девушка поняла, что изучить вот так чужой язык - дело непростое. Обилие новых слов плохо запоминалось. Записывать же их у неё по-прежнему не было возможности. Но она продолжала, опасаясь, что Вильгельм разочаруется в ней и бросит её учить (да и вообще общаться). Потому много переспрашивая, делая ошибки, мало помалу она осваивала язык неведомых греков. Очень уставая, она потом подолгу лежала на досках и смотрела на небо через решётку. Чтобы отвлечься и развеить скуку, девушка стала повторять заговоры, что использовала её мать для общения с духами. Она думала о том, как было бы здорово, если бы духи ответили ей о том, что происходит, где они и куда плывут. Девушка помнила, что такие вещи стоило хранить в тайне, хоть ей и было интересно, поверил бы ей Вильгельм, расскажи она ему про то, что поведали духи. Но духи молчали.
Через несколько недель всё резко изменилось. Ингрид наконец-то смогла умыться, а неведомые оранжевые фрукты оказались неожиданно вкусными и сочными. Но даже не это было самым важным. В фруктах оказались косточки, жёсткие и колкие. С тех пор обучение девушки быстро пошло в гору, а Вильгельм мог часто слышать скрежет по доскам, когда проводил очередное занятие. Не зная греческого алфавита, девушка выцарапывала косточками на стене незнакомые слова знакомыми буквами, и теперь легко возвращалась к уже пройденным фразам.
Спустя пять недель неволи после очередного занятия, где Вильгельм рассказывал историю про греческих героев, Ингрид всерьёз задумалась о всех тех богах, что участвовали в судьбе Психеи. Юноша говорил, что греки - христиане, но какие-то другие. В истории же участвовали боги, что напрямую вели речи с людьми. Наверно, окажись они сегодня среди людей, их бы сожгли - мелькнула шальная мысль. Но отчего-то ей захотелось попробовать сотворить чего-нибудь необычное. Она вспомнила, как мама проводила ритуал, призывая духов воды выпасть дождём на поля. Ингрид плохо помнила ритуал. Но она особо и не рассчитывала на успех. Просто желая как-то скоротать время и ощутить себя героиней греческих сказаний, девушка незаметно накарябала на полу несколько фигур напамять, да стала тихонько напевать заговор, представляя, как стихия отзывается на её зов.

- Из-под Бремена я, мельница у меня там, - не стал скрывать откуда он Мильнер. Впрочем, таиться не имело особого смысла, поскольку в трюме было с дюжину земляков.
- Вот раз ты конюх, значит в животных разбираешься, - продолжил беседу Генрих, - Скажи, кто умнее: кошки или собаки?
Этот вопрос в свое время чуть не привел к значительным потерям в его роте, причем в самое что ни на есть мирное время. Гарнизонная служба скучна, а тут кто-то раздобыл ключ от винного погреба. Сначала все шло хорошо, но тут кто-то и скажи, мол, собаки - фуфло. а вот кошки... В общем, чуть до смертоубийства не дошло. Капитану с трудом удалось тогда всех утихомирить. Полроты тогда на губе оказалось, а потом еще месяц в полной выкладке маршброски делали. Да, было время...

Между тем, время шло, сломанные ребра зажили, и стало возможно двигаться без боли. И Генрих тут снова проявил активность.
- Мужики, хватит лежать! Не будем двигаться, руки-ноги ослабеют, представится случай сбежать, а вы и шага ступить не сможете!
Понятно, что в тесноте трюма не побегаешь, но силовые-то упражнения делать можно.

Так что когда, уже сильно позже апельсинов, после очередного замысловатого щелчка, на пальце Бёрна вдруг загорелся на миг крошечный огонек, никто этого даже не заметил. А сам он испугался, кулак сжал, спрятал тайну, лежал с оглушительно бьющимся сердцем и сам себе не верил. Получилось! Не понятно еще, что, но что-то получилось.
В эйфории и страхе от того что получилось Эйвон хотел было начать пробовать что-то еще, по памяти, но она видно изменяла с кем-то парню
, а потому осталось только та, самая простенькая, схема.
Но радость от чуда и вновьприобретенная уверенность в способностях к магии, не позволяло оставить это без внимания и потому, в те моменты когда был уверен что никто не увидит зажигал и гасил, прикрывая телом огонёк.

Не осталось без внимания Эйвона и общение парня и девушки из соседнего отделения трюма, но когда они вдвоём говорили ему не хотелось прерывать зародившуюся в столь неприятных условиях идиллию. А потому выбрал себе собеседником который молчуна.


А предложение Мильнера поддержал. Молодое тело болело без движения столько лежать

- Вот раз ты конюх, значит в животных разбираешься, - продолжил беседу Генрих, - Скажи, кто умнее: кошки или собаки?

- Да кждый своим умом умен, по своему, - ответил, подумав и почесав в затылке, конюх, - Вт ты скжи, что лучше - овес или пшеница? Бз овса сктинка блеть будт, а бз хлеба из ржи или пшеницы - люди глдать. И так и так плхо, знчит кждый из них дрог по-своему, тк и с животинкой. Я тк кумекаю.

Постарался конюх и присоедиеиться к Генриху в его упражнениях, да такими диковинными они были, что на второй день разболелось все тело, на чем Хейке и закончил это многотрудное занятие. Хотя каждый раз поглядывал с интересом и уважением на тренировки старого солдата

Соседки роспись косточками по доскам восприняли настороженно. И чем дальше, тем больше перешептывались. В тесноте трюма это было непросто, но вокруг Ингрид скоро образовалось пустое пространство. Подумалось, что это большая удача, что среди них нет ни одного знакомого и, если пираты и забрали еще кого-то из ее земляков, то это мужчина и он не видит, чем она тут занимается. Потом пришла мысль, что пустое это все, какая разница, кто что видит, если никто из них никогда больше не доберется до родного дома. Однако со временем подозрения все росли и когда, повинуясь кривым царапинам на полу и заговору, перед лицом Ингрид сгустился туман, со стороны женщин послышались яростные перешептывания, в которых уже ясно слышно было "А я говорю, ведьма". И хотя там разгорался приглушенный спор, причиной его, был лишь источник ведьмовских сил Линд, а не сам факт их наличия. Девушка же зачарованно смотрела на облачко, которое совершенно точно в ответ уставилось на нее. Оно подросло и в их отсеке заметно похолодало, но когда кто-то из женщин взвизгнул и завопил "колдует!", существо сжалось почти до состояния капли и вдруг резко растаяло. К добру ли, к худу ли, но развить тему колдовства женщины не успели, потому что за переборкой мужской говор, нараставший все это время, вдруг перешел в крики, а потом и драку. И, кажется, кто-то влетел в переборку, от чего одна доска треснула.


- Мужики, хватит лежать! Не будем двигаться, руки-ноги ослабеют, представится случай сбежать, а вы и шага ступить не сможете!

– Куда ты бежать собралси, мельник! – рассмеялся белобрысый мужик, которого еще пару недель назад можно было назвать пухлым. – Ты глянь, мы ж посреди морю-океана. Хочшь бревна бросать, подковы гнуть – валяй. Тебя ж на галеры первым и определят. Вона, штудент тут все расписал уже, кто куда и зачем. А он, меж-прочим, не дурак какой, чай не мешки всю жисть считал.
– Вот ты первым в лодке и сдохнешь, – подскочил другой, здоровый, да жилистый, и встал перед Генрихом, поманил руками. – Давай, че сидеть-то сиднем, пободаемся, разомнемся. – Улыбнулся задорно щербатым ртом, головой помотал, хрустнув шеей, видать любит это дело, засиделся.
– Э-э, Ян сдурел, ща эти налетят, враз дурь выбьют, сядь уже, – попытался угомонить борца земляк постарше.
– А и пусть спускаются. Надоело сидеть!
– Тебе надоело, а я не хочу без зубов остаться. – Присоединился третий.
– Вот и сиди тут занозой в заднице. – Вдруг встрял еще кто-то, поднимаясь.
– Ты кого задницей назвал?!
– Дети мои, пред лицом опасности не токмо для тела, но и…
– Заткнись, отче, я те еще за то, шо кошки тупые не прояснил.

В этот момент шебека легла на другой галс и шумевшие посреди трюма мужики, споткнувшись о ноги зрителей, повалились кому на кого повезло. А кому-то не повезло, а кто-то обиделся. Накопленные за месяц отчаяние и злость моментально вскипели и выплеснулись наружу. Когда в свалке оказалась уже почти половина населения отсека, сверху вдруг хлынула морская вода из опрокинутых над головами драчунов бочек. Большинству участников этого намека хватило и они отпрянули к бортам, прижав зрителей. Те, впрочем, не возмущались, потому что стоящие на палубе пираты нацелили на людей две дюжины арбалетов. Но в центре круга не унималось еще несколько человек во главе с беззубым Яном. Меж пиратов разгорелся спор и, судя по выкрикам и жестам, кто-то хотел пристрелить драчунов, а кто-то, видимо, сохранить товар. Отодвинув половину решетки, турки спустили лестницу и накинув двоим на шею петли, потащили наверх. Один парень быстро остыл, а второй, ухватившись за шест, попытался сдернуть пирата с лестницы и тут же упал с болтом между лопаток. Так, одного за другим, мужиков из центра отправляли на палубу. В их число угодил и Хейке, чья привычка сторониться толпы внезапно вывела его опасно близко к центру трюма. А Генрих, разумеется все это время мудро делавший вид, что его тут нет и никогда не было, в момент, когда забирали последнего, вдруг почувствовал сильный толчок в поясницу и, не удержавшись, вылетел вперед, прямо на турка. Чудом успев подставить плечо, спас от удара зубы, но очень быстро оказался на свежем воздухе. Труп подняли, лестницу убрали, решетку вернули на место и заперли. В трюме стало чуть просторнее. И гораздо тише.

Смутьянов, числом шесть, разделили на две группы и развели по кораблю, в разные стороны. Куда делась вторая группа, не известно, но Генрих, Хейке и плотный лысый мужичок, которого перед этим видели сидящим верхом на Яне и с азартом его душившим, оказались заперты в каморке на носу.
– Тео Диттрих, с-под Утрехту. Будем, сталбыть, знакомы, – представился он, растирая по довольной роже кровавые сопли. – Сами откель будете?

Переезд в парусную сказался на благополучии двояко. С одной стороны, в полный рост там не выпрямишься, и еды, как-то заметно меньше стали давать. С другой, вширь пространства на троих было явно поболе, чем в трюме. И упражнениями заниматься теперь никто не мешал. Наоборот, и Тео и Хейке с энтузиазмом взялись за освоение солдатской науки. Жрать только все время хотелось.

А все-таки хорошая получилась драка! - в целом Генрих остался доволен тренировкой. И кости удалось поразмять, да и пленники взбодрились. А губа (именно так по старой армейской привычке обозвал Мильнер закуток, куда их отправили пираты) - что губа? Не в первый раз.
Да, мужика погибшего от болта было жалко, но тут он сам виноват - не пришло еще время для выступления, не пришло.
- Генрих Мильнер, из Бремена, - представился в ответ мельник, - Чем занимаешься, Тео?
Тео в драке проявил себя хорошо - не убоялся Яна, а вот Вит как-то не очень...
- Что Хейке, не часто драться приходилось? - поинтересовался у соседа Генрих, - Хочешь научу паре приемов? Только попозже, когда на свободу выберемся.
По уверенному виду Мильнера было понятно, что в том, что выберемся он нисколечко не сомневался.

Хейке был очень зол, в первую очередь на себя за то, что был не в то время не в том месте, ну и на дуболомов вокруг заодно, которым все никак не сиделось и не слушалось, а нпдо было именно подраться. Вот и почему среди дураков бывает так мало ленивых? Причем затею старого солдата он вполне поддерживал - любой конюх скажет, что лошади без хорошей выбежки хиреют, так и люди - животные ничуть не лучше. Хитрые только больно да подлые, что бы там не говорили саги о сотворении мира, а не зря ему отозвалась именно та, кто в животных больше всех понимает, а не одноглазый или возница козлов.

- Что Хейке, не часто драться приходилось? - поинтересовался у соседа Генрих, - Хочешь научу паре приемов? Только попозже, когда на свободу выберемся.

- Да уж прхдилось - отозвался Вит, - дбра-то тлько от этих драк, если не семью защищаешь. А поучться эт звсегда хорошо, мжик ты крепкий, духм и тлом, кк дуб стлетний в священной роще.

После чсего уж ответил голландцу:
- И тебе здрово, сврянин, - фризиец я, Хейке Вит, кнюх из Маккума.

- Тут эт, ткое дло, мжики, кк млод был тк я рбаком хдил в море, псмотрел на него и на лодки всякие. Тк вот чую я, бда у нас, крабль-то нтот ко дну пойдт скро, прбоина в нм. Тк что ндо бы пкумекать, что длать бдем кк энти вавры бгать да орать нчнут

Жбытек особо на потехи мельника не повелся, да и вообще сидел "себе на уме". Драку тоже разнимать не стал - затопчут. Однако, когда все улеглось, спокойно так сказал:

- Мужики, понимаю, сил нет сидеть в этой скорлупе. Никому не охота на галеры, но, честно сказать, мало кому повезет там не оказаться. Вы подумайте умом, а не брюхом, над словами мельника. Сила нужна не чтоб корабль разбить и ко дну пустить. Сила нужна, чтоб удачу за хвост держать крепко. Подвернется вам слабый да хворый конвойный - при силушке-то его можно кандалами по башке, да в бега. А без силы... Потом, опять же, галеры. Грести со всей дури только дурак станет, потому как хорошему гребцу на галере просто дают весло подлиннее, а пайку и не подумают поднять. Стало быть, при силушке да при уме-то больше шансов дожить до абордажа, а там снова судьба решаться будет, и кто слаб - тех в трюм и в расход, а кто силен - в команду возьмут и в долю, потому что хороший боец, да злобный против твоих врагов - это редкая удача. И вот выходит, что сила-то всем нужна, но показывать ее - вредно. Вот я вам покажу, как можно силу поднять, и чтоб никто не видел. Меня один сокурсник научил, он по политике в тюрягу сел, тем спасался.

И Жбытек показал тренировки напряжением тела - как одной рукой с другой бороться, как ногами руки разжимать, да всякие подобные трюки. С виду можно сказать, что спит человек - а сила в нем растет.

Сам Жбытек был не ахти как успешен в таких делах, но зато теорию знал хорошо. А несколькими днями позже рассказал всему трюму, кто слышать хотел, про нехристей, про их обычаи, и особенно про месяц Рамадан, в который у них принято своего бога обманывать. Бог весть, зачем бы понадобилось это знание, но когда понадобится - уж лучше б оно было. Опять же, своя голова хорошо, а много голов - куда лучше. Это даже лернейская гидра знает. Кстати, не забыть рассказать Ингрид...

- Чем занимаешься, Тео?
– Бочки делаю, – Тео тяжко вздохнул, – нужны они бочки нехристям-то этим. Они ж, грят, не пьют совсем.

На сообщение конюха бондарь поморщился недоверчиво.
– Скажешь тоже, пробоина. С пробоиной мы б уже на дне окияна были. Но, я те как мастер скажу, если бочка свежая, али хранилась плохо, будет течь. А какая разница меж бочкой и лодкой этой? А никакой.

В трюме меж тем было мокро и уныло. Все как-то разом вспомнили, куда плывут и зачем. Так что науку Жбытека восприняли без энтузиазма. А если кто доброму совету и последовал, так то не видно было, чему студент и учил.

Ингрид завороженно глядела на туман, не замечая перешёптывания соседок. Сейчас для неё не существовало всего остального мира: лишь странное существо, что неожиданно возникло в трюме, принеся с собой благословенную прохладу. Когда же туманность резко исчезла, девушка повернулась к другим пленницам.
- Вы это видели? - восторженно спросила она. - Ой...
По выражениям их лиц Ингрид сразу поняла ответ. И лучше бы они этого всё-таки не видели. Как она могла забыться настолько, что пренебрегла хоть малейшей осторожностью?
Но не успела девушка полностью осознать своё нынешнее положение, как до её слуха достиг шум драки в соседнем трюме, который до этого она упорно не замечала. И тут же кто-то влетел в переборку.
Ингрид метнулась к исписанной косточками стенке.
- Что у вас случилось? - прокричала она. - Вильгельм? Хейке?
Затем она притихла, ловя каждое слово, каждый звук. Вот их похитители что-то кричат на незнакомом языке. Плеск воды. Какой-то странный, но отчего-то очень зловещий щелчок. И вскрик мужчины. Какая-то возня и ругань, не разобрать. Похоже, матросы спустились вниз. Снова удар. А затем - тишина.
Стало очень страшно. Ингрид сидела на полу рядом с перегородкой, обняв колени и боясь вымолвить хоть слово. Даже пошевелиться, чем-то выдать себя.
Лишь когда за стенкой снова послышались голоса, Ингрид осторожно приподняла голову.
- Вильгельм? - тихо позвала она, опасаясь самого страшного. - Вильгельм? - повторила она громче и настойчивее.
И снова замолчала, настороженно прислушиваясь.

– Скажешь тоже, пробоина. С пробоиной мы б уже на дне окияна были. Но, я те как мастер скажу, если бочка свежая, али хранилась плохо, будет течь. А какая разница меж бочкой и лодкой этой? А никакой.

- Тк и я о том толкую, мастер. Пдумай сам, если ту бчку с течью в вду пложить. Течь-то мло-пмалу бдет воду нбирать, и бчка птонет. Да не сразу, а птихоньку погружаться бдет. Тк и лдка та, птму и грю, что дмать надо

И зачем я только именем этого паренька назвался, как будто кто-то тут мог знать мои былые прегрешения. Да и если бы знал, что с того - все равно мы сейчас все одним миром помазаны и едем живым товаром на невольничий базар. А ну как иначе - куда бы ещё нехристи столько людей везли. Девок вон не попортили, даже крепких мужиков (смотрит на Генриха) не посекли, пожадничали. Только сейчас мне вылазить не пристало, быть ниже воды и тише травы, да больше слушать, чем языком молоть (смотрит на Жбытека). Толку куда-то рваться. Плавать я все равно не умею, а уж с невольничьего рынка я в первую ночь деру дам, ведь замочки на оковах их - курам на смех. А пока затаиться и смотреть, кто чего стоит. Люди же они такие, не сразу свое нутро показывают... А все-таки жаль Сита, чего ж он дурень под саблю полез, схоронились бы в хлеву, а ещё бы лучше к свиньям бы забрались - они, нехристи, нос от хрюшек воротят, известное дело... А уж потом чернявый и меня по голове долбанул - до сих пор голова кружится, как встану. Но ничего, окрепну, а пока полежу вот тут, оно мне на руку. А бронь у него всё-таки добрая, ведь ножичек то мой ровно летел и хорошо вошёл бы, если бы не бронь его. Но не свезло. Не убил - и на том спасибо. Но всё-таки жаль паренька, хороший товарищ был, и даром что только два дня назад сошлись на большаке. А ведь он меня мог меня и у настоятеля прописать, дело то привычное, мне как раз бы на первое время схорониться. Но раз так уж вышло - пусть пока Фарли Крыса будет спрятан поглубже, как этот нож и отмычка, что эти нехристи так не нашли. Им бы только баб и лапать, тоже мне досмотрщики. Вот Лотар Кабан нас на всю жизнь заныкивать научил, и ведь искал так, что казалось душу вытрясет. А эти - ай, что говорить...