Пульс

То был не Царь Коттий, кто вступил в свайное поселение.

Скачка была прервана на полуслове. Его державное величество спешилось посреди грязи и утопающих в ней бревен, с бурей и молниями над своей облаченной в красный парфянский колпак головой. Река плескалась где-то в небольшом отдалении по правую руку, ее темные воды, будто стрелами, пронзались стрелами проливного дождя. Позади было человеческое последние, впереди было человеческое поселение. Но Царь Коттий, только что исповедовавшийся римлянину и его богам, стоял между ними. Между миром римлян и варваров.

Это было хорошим местом для преображения, учитывая, что боги ответили на его рассказ.

— Вы довольны?! — спросил Коттий у разверзшихся громом и молниями небес. Ему казалось, что Зевс и Дионис отвечали ему, пусть он и не мог разобрать их слов. Царь скинул свой роскошный и подбитый мехом красный плащ — прежде чем тот успел коснуться грязи внизу его подхватил один из всадников.

— Достаточно я развлек вас своей не-жизнью среди римлян?! Я достоин оваций?! Триумфа, может быть?!

Он скинул со своей головы парфянский красный колпак, чтобы Гера и Аполлон не имели повода обидеться на его покрытую в их присутствии голову. Молния ударила, объединяя небо и землю. Струи дождя падающей вниз паутиной покрыли мертвенно бледное царственное лицо. Всадник-лигуриец подхватил и этот отброшенный пример царского гардероба прежде, чем он успел коснуться земли.

— Я думаю, что я закончил с Коттием Рексом! Я думаю, что мне пора стать Региной! — извещал цимици богов, глумившихся в буревом облаке над ним. Царь прокусил свое правое запястье и подбросил собранную в левую руку пригоршню крови к небесам. Так он просил у богов всеведение небес о том, что происходит вокруг. Все же задуманное им преображение было сложным процессом, и он не хотел, чтобы в него вмешались посторонние или — хуже того — могли наблюдать за метаморфозой, не будучи допущенными в свиту царя. Какой Артемидой он был бы, если бы позволял лишним глазам смотреть за собой, когда он наиболее уязвим? Явно не очень уж сносной.

Коттий полностью разоблачился, говоря с богами, и готовясь к своему ритуалу. Затем царь преобразился в царицу посреди бури, которая проглотила своей чернотой равно и мир кельтов и мир римлян. Он кричал к богам в небесах и спрашивал их совета, мнения и одобрения на протяжении всего процесса. Всадники взирали, как красавица рождалась из смешения примордиальных стихий.

В свайное поселение въехала уже Коттия Регина.

  Сарэн удивленно изогнула бровь - реакция более чем ожидаемая, стоило услышать столь взрослую фразу от столь маленькой особы. И, конечно же, по своему опыту аббатиса-инструктор знала, как дети любят копировать взрослых без полного понимания сказанного.
  — А ты знаешь, что значат эти слова, девочка? — поинтересовалась Сарэн, глядя на свой хронометр и вдруг останавливаясь — 5 километров за такое время, не плохо для маленькой зазнайки.
Вынув из кармана серый брикет, протянула Марцелине. Это оказалась пачка обычных галет, но все лучше чем голодать.
  — Привал 90 секунд. — а пока девочка отдыхала все же решила прокомментировать сказанное — Если Империум посчитает, что ему нужен офицер флота, то тебя к этому подготовят. Если Империум посчитает, что ему нужен скрайб, то ты будешь скрайбом. Без офицеров не будет флота, но и без тысяч трудолюбивых писцов и архивариусов не будет Империума. — тут Сарэн посуровела совсем — А просить Его помочь в столь эгоистичной манере - грубо и хоть и не идет в разрез с церковными заповедями, но в первую очередь ты должна полагаться на свои силы и веру! Верь и Он ниспошлет тебе помощь. Верь и Он направит тебя по нужному пути.
  Не смотря на то, что аббатов-инструкторов набирали из ветеранов разных боевых подразделений, аббатами они были не просто так и принадлежали к Церкви. Сарэн может и не производила впечатление священнослужительницы, но ее последние слова были наполнены настоящим огнем и были произнесены не как заученные, а шли от чистого сердца. Марцелина так же заметила, что женщина сжимает маленькую аквиллу, висящую на шее.
  — Привал закончен, двигаемся дальше! — Сарэн бросила взгляд на хронометр, выпуская аквиллу из кулака — Если хочешь успеть к ужину придется перебирать ногами быстрей! Я в твоем возрасте уже умела управлять грави-шутом и прыжковым ранцем! Шире шаг, контролируй дыхание!
Возможно, Сарэн была родом прям с Элизии? Так или иначе просьбу Марцелины она оставила без ответа, но учитывая эти слова, возможно метод воспитания самой Сарэн основан на ее собственном жизненном опыте, а значить учась у нее Марцелина сможет узнать про ее службу.

Бедняга-мул прядал ушами и понуро шагал вперед, и Сандерус во многом разделял унылое настроение бессловесного труженика. Проклятый дождь испортил остатки настроения, которео стало улетучиваться еще раньше: и от увиденных следов, которые вряд ли сулили хорошее, и от наивных (возможно, если только он многое не скрывает) предположений юного рыцаря.

Худой чародей кутался в плащ и благодарил Единого, что заранее напялил на себя бригантину – так было хоть чуть-чуть теплее. Но идти все равно было тяжело. Холодные капли воды падали сверху, одежда сталовилась грузом, а под сапогами чавкала грязь.

– Ага, проклятье, Корби... – ворчливо поддержал лучника Сандерус, плотнее кутаясь в плащ и нахмурившись. Ткач машинально шел следом за ним и вел мула в поводу. Он по большей части молчал и был вовсе не таким жизнерадостным сейчас. В основном, чародей размышлял о том, насколько сир Эллер поделился с ними сведениями – маг часто сомневался в искренности рыцаря. Иногда ему казалось, чтол юноша играет роль, искусно, как опытный актер или... член рода Гилов, интриги и обман у которого в крови. В другие моменты Ткач гнал эти мысли прочь, искренне веря в добрые намерения господина.

И где же истина? Сказать нелегко...
Милорд правда верит, что люди впереди – не враги? Он настолько наивен? Их всего четверо: но с чего бы им быть хуже подготовленными? Возможно, это вообще мародеры! Тогда это смелые и отчаянные головорезы, ведь нужна смелость, чтобы осквернить склеп Гила. А если это не совпадение, что скорее, то это могут быть враги, готовящие засаду, а значит – в стане Эллера предатель. А раз так, то вскоре головы полетят. Еще и эта история с леопардом, следы когтей очевидно не смущают рыцаря, но он ничего не потрудился объяснить им троим, видимо не считая нужным обременять их столь незначительным на его взгляд знанием. Или не говорит намеренно. А ведь они – он сам, Бертольд, Корби – не игрушки, чтобы пренебрегать ими и их жизнями. Все же, сколь бы благородным часто не казался сир Эллер, но это высокомерие к тем, кто ниже – черта, которую все Гилы впитывают с молоком матери, не иначе.

Еще и в гробнице оказывается легендарный меч Лазурь, которые по неведомой причине, Сандерус никак в толк не мог взять почему, но нужна Эллеру как некое средство исцелить Морван. А что если он врет? Или еще хуже – заблуждается, и эта Лазурь – вовсе не средство исправления проклятья, а возможная причина его. И тогда... тогда ветра Дикой Магии могут вырваться окончательно.

Мало того, что Сандерусу вскоре предстояло перевоплотиться, так еще и чувствовал он себя не лучшим образом из-за погоды и всех этих мыслей.
Чародей опять пристально покосился на сира Эллера, который шагал впереди. Почему он? Почему многие Гилы – Источники? Почему эта Яника тоже? Почему им повезло, а не ему? Будь он Источником, уж наверное распорядился бы Даром умнее, чем рыскать по старым гробницам с сомнительными целями. По крайней мере, нашел бы свою Лонну, без сомнений. И другим бы помог, многим.

Юный скальд все так же наблюдал за разговором и за бриттом пока не заговорил его черный брусок, крепленый к боку и дева битвы не отреагировала на него максимально правильным образом - понять что за магия и убить колдуна. Сын Гюльви не отстал бы в этом, если бы не видел такое раньше, поэтому счел нужным вставить слово несмотря на то, что сейчас говорили старшие хирдманы:
- Сын Гюльви видел такую магию у франка, друга. Это волшебство, позволяющее говорить на расстоянии. Знать бы с кем говорит этот бритт. Кормитель вранов из пещеры не говорил, можно ли так говорить с одним человеком или несколькими.

Засмотревшаяся на расцветший кукушкин лён, Роззи безнадежно отстала и теперь, пыхтя, догоняла отряд. И поднялась из-за перегиба как раз в момент нежданного, негаданного сватовства Гембеля. Челюсть у нянюшки так и отвисла. И тут же, капитулировав, пала на грудь, когда увидела она, к кому, собственно, мыш решил посвататься. Матушка моя. Не иначе как это все из-за речной чудилы. Надо бы ребенку очищающий отвар приготовить. Чтоб отраву из организмы вымыть, заодно, может, и дурь выйдет.

– Никакие мы не овражники, – с несвойственными ей сварливыми нотками, пояснила нянюшка. – И не ямники. Гембель, не морочь серьезной женщине голову, она у нее от такого не вскружится. – С этими словами полурослица протолкалась поближе к центру событий, на ходу поправляя разметавшиеся кудряшки и выпрямляя сбившийся передник. При этом она отчетливо завела глаза, невербально показывая вышедшей им навстречу даме, что "дети, что с ними поделаешь… а уж я бы поделала… да уже сил моих нет…". И прочее, в том же духе. – Доброго денёчка, уважаемая, я – Потт, Роззи Потт. – Нарисовавшись, наконец, перед атаманшей, вспомнила о манерах нянюшка. – Мы не гости, мы мимо проходимцы. Оттудась, – она махнула рукой назад по тропке, – тудысь, – и указала на перевал. – Не прогулки и не корысти ради, а токмо волею пославшего нас мэра Норбури.

Тут нянюшка осознала, что под влиянием мыша речь ее тоже съехала куда-то не туда.

– Тьфу-ты, короче, почту везем. Так шо брать с нас, окромя оной почты, нечего. А она ж чего, бумага, да к тому ж уже порченная. – Нянюшка подумала-подумала, и добавила, – да еще и жесткая. Но, ежели вы тут заскучали, без дела сидючи, так можем присесть, отдохнуть, заодно новостями поделиться. До вас же небось новости редко долетают, уж всяко реже виверн. Уф. Что-то их в этом сезоне многовато стало.

  Тем временем под шкурой продолжался разговор. Ревдис, закончив свое общение, еще раз невесело вздохнула и, собрав очередную прядь, принялась разбирать колтуны, вслушиваясь в слова чурмана-чужака. По всему выходило, что решить вопрос за один раз не получится – сначала придется посетить драконье логово и пойти на поклон к Окормляющим Дракона, надеясь, что те снизойдут к бедам северян и согласятся если не поделиться, то, по крайней мере, продать часть меда. А если нет, то тогда единственным вариантом будет добыча необходимого через вороний пир: что же, потомкам Аска и Эмблы к этому не привыкать. Как бы разговор не повернул, лететь к кладбищу небесной ладьи придется, и думать, как спускаться во владения Ньорда, тоже.
  Бабочка не знала, откуда исходит яд, но твердо верила, что ее над-зрение, ее благословение и проклятье, сможет узреть отблески колдовского яда как в голубизне неба, так на глади волн. И тогда она станет кормчим для небесного дракона, как покойный Мьор был кормчим для дракона морского, и приведет хирд точно к цели. А уж что делать дальше – боги подскажут. Не может не быть такого, что никак нельзя запечатать трюмы, откуда исходит злотрава, или просто вытащить обломки и сжечь их, или вообще выбросить из Мидгарда в Хель, где такой пакости самое место.

  Под такие размышления дева почувствовала под собой неожиданную вибрацию, и практически сразу же услышала драконий рык. Действуя прежде, чем обдумывая, быстрокопейная дева вспугнутой лисой порскнула со спины дракона, ныряя в его брюхо вслед за товарищами. Готовая к любой угрозе, она, скатываясь, выхватила свой верный широкий нож, готовая выпустить требуху любому, кто попытается покуситься на нее и ее людей.
  Однако, кажется, все меры предосторожности оказались излишними – под шкурой царило деловитое спокойствие, и ни драконий всадник-бритт, ни хирдманны не собирались никому отворять ток алого ручья. Драконья утроба, перемигивающаяся яркими искрами, тоже не собиралась переваривать свою начинку.
  - Какого… - яростно начала спрашивать Ревдис, но продолжения не последовало. Увидев, что все безпроблемно, дева выдохнула прерывисто и кинула оружие в потертые ножны из оленей кожи, закрепленные на бедре.

  С любопытством оглядываясь, она поняла, что неверно представляла себе сущность дракона. То было не живое существо, а лишь мертвый костяк с вынутыми внутренностями. Колдовская доска с непонятными рунами и рисунками, что была прямо перед всадником, служила, видимо, средством подчинения мертвой туши, а сам бритт был наверняка сейдом, способным к темной волшбе. Ибо что может быть более темным, чем превращение мертвого в подобие живого?
  В ином разе бы Ревдис трижды подумала прежде, чем принимать помощь колдуна, но сейчас слишком многое скопилось на острие, и выбирать не приходилось. Мертвый дракон, чужак-колдун, колдовской мед, позволяющий оживленному остову летать, как когда-то прежде – все сгодится для того, чтобы вернуть Соль на ее законное место, и вытащить-таки из-под белого савана мягкую травку. Это стоило нескольких душ для вечного рабства в царстве Сине-Белой.

  Тем временем бритт, лопоча что-то на своем, продолжил ворожить, демонстрируя на рунной доске изображения неведомы земель – по всему видно, используя зрак некой птицы, и глядя на мир ее глазами. Объяснений мужчины дева щита не поняла, но, памятуя прошлые слова Олафа, предположила, что колдун вещает о дороге до Окормляющих дракона. Понимая, что проблемы стоит решать по мере их поступления, воительница кратко продемонстрировала бритту пустые ладони, после чего строго поинтересовалась у сына Свена:
  - Как нам долететь до того логова, не соскользнув с нити небесного плавания?

  Но прежде, чем чужак успел ответить, послышалось похожее на закипающую в котле воду шипение, на поясе колдуна зажглись волшебные огни, после чего раздался чужой голос. Рука Бабочки снова прикоснулась к ножу, как к наиболее полезному в тесноте оружию, но, сжавшись на рукояти, все же оставила железо в ножнах.
  - Чей это голос? И что это за чары? – взгляд украшенных татуировкой глаз, кажущихся сейчас темно-зелеными, словно морская глубина, перехватил взгляд колдуна.

При длительном общении Людвиг начал замечать всё больше странностей в манерах и поведении Леоса. Тот явно привык жить на широкую ногу, но действовал в полном соответствии с собственным, достаточно странным, кодексом чести, который временами было трудно предугадать, и который часто не поддавался логическому анализу.

Когда речь шла об одном из пунктов этого неписаного и негласного кодекса, в Леосе просыпалось совершенно непробиваемое упрямство — пожалуй, даже более непоколебимое, чем отцовское. Не раз и не два Людвиг замечал за собой, что чувствует раздражение — иногда хотелось закатить глаза и вздохнуть, но Людвиг слишком привык следить за каждым своим движением, шагом, и, кроме того, хорошо относился к Леосу в целом, и, по ряду причин, тот был для него чертовски удобен. Относительно этого кодекса можно было не сомневаться только в одном, и смело ставить на это все деньги — если в деле так или иначе замешаны женщины, то это почти наверняка не подойдёт Леосу.

Сам Людвиг не имел ничего против женщин — ему нравилось их внимание, нравились взгляды, которые на него нередко кидали украдкой, нравилось их общество и их смех. Уже реже, но иногда ночами ему всё так же снилась Эммануэль — и временами сильно не доставало её обаятельного, крайне остроумного общества. Иногда Людвиг размышлял, что случилось бы, прими он решение учиться в Альтдорфе вместо Нульна, но быстро отметал подобные мысли в сторону.

Людвиг отвлёкся, вырванный из задумчивости громкими голосами. Признаться, он совсем не слушал историю молодого барона — плавая в собственных думах, отчаянно боролся со сном — и пропустил начало конфликта.

Людвиг вскочил на ноги сразу следом за Леосом, схватил того под руку:
– Их семеро, Леос, – и прошипел ему прямо в ухо.

Но было слишком поздно, и, в любом случае, тот не слушал. Людвиг помассировал ноющие виски — несмотря на все занятия, фехтование и драки никогда не были и едва ли когда-либо станут его сильной стороной, а противник имел более чем двукратное преимущество в численности. Леос был хорош — на самом деле хорош — но едва ли хорош настолько, чтобы компенсировать настолько большой разрыв.

Людвиг медленно вдохнул, выдохнул, и оценивающе взглянул на тилейцев. Получится или нет, но попробовать стоило. Он выступил вперёд, закрывая, насколько это было возможно, своей спиной Леоса, и примирительно поднял руки.

– Господа, уверен вы, как и мы, хотите честной дуэли, – он блекло улыбнулся и посмотрел на того из них, который более всего походил на лидера. — Но много чести в том, чтобы одержать победу в поединке толпой? Быть может, благородные господа согласятся немного уравнять шансы?

Призрак хмыкнул. Встал, освобождая кресло для Леты и отступил в сторону, а сам сел на тумбу.

– У меня есть одна черта, которая одновременно и мешает, и делает меня одним из лучших в этой работе. Можешь называть это ОКР, комплиционизмом или перфекционизмом, но временами, когда меня что-то правда цепляет, задевает на персональном уровне, я просто не могу, как ни стараюсь, выкинуть это из головы.

На экране Призрака был открыт обычный текстовый документ. Разбитая на аккуратные блоки стена информации, отсортированной по разделам и категориям, с внутренними переходами, таблицами, чартами и контекстными гиперссылками. Лета проскроллила документ ниже, пытаясь определить, на что именно она смотрит.

– Такая организация помогает мне думать, уложить в голове все детали и факты.

Документ походил на диплом студента-отличника, идеально систематизированный, выполненный в полном соответствии с недосягаемыми стандартами самого ворчливого и требовательного профессора. Едва ли когда-либо прежде ей приходилось видеть информацию, воспринимать которую было бы настолько приятно и просто.

Фавелы, карантин, ссылки на репортажи и новостные статьи, выступление Линкольна, площадь… Лета осознала, что она смотрит на скрупулёзную, доскональную выкладку всего, чтобы было известно спектрам о деле, связанном с “неизвестной группой” — и она видела, что Призрак не сомневался, что за обоими инцидентами стоят одни люди.

– Филин ясно дал понять, что этим делом занимается Ворон, и у меня вообще не должно быть большинства этих данных, – он усмехнулся. – Но если знать подход к Зеро, достичь можно многого.

Корабли не принесли ей весточки из дома. Это было не обиднее крушения надежды, не обиднее прерванного важного разговора. Эджения вернулась в свой новый дом и, не раздеваясь, легла. Да так и уснула. Нерасторопные служанки, из-за тяжкой новой работы и знакомств, манящих на улицу всякий раз, когда они не были заняты, не стали ее будить до утра.
Эджения спала тревожно, в солнечном сплетении ворочался ком плохого предчувствия, в груди то и дело возникала давящая тяжесть. Когда же она проснулась от криков, то первым делом ощутила не радость, а всё то же недоумение (ведь Дорак говорил о двух днях подготовки) и расползающееся внутри предостережение - не ходить за порог, сказаться больной. Возможно, Эджения так и сделала бы, не будь она принцессой. И если бы был рядом тот, кто объяснил бы ей: волнение невесты - дело обыкновенное, то она бы поспорила "Нет, тут что-то другое".
Кое-как пригладив вчерашнее платье, поправив волосы, освежив ледяной водой лицо, и едва скрывая дрожь в руках под теплой муфтой, Эджения шагнула за порог.

  Теперь, когда у тебя появилась работа, у тебя появились свободные деньги. Правда, в этом еще была заслуга твоего нового приятеля Леоса – младший фон Либвиц частенько приглашал всех фехтовальщиков в трактир, и платил за всех сам, не чинясь. Фактически, ты экономил на ужине и заодно берег время, потому что делать круг Университет-поместье дяди-порт было слишком долго. Да и завтракали вы иногда одной компанией.
  Леос ни разу не был жадным, но при этом имел свое, очень странное для некоторых понимание, что можно, что нельзя. В трактир, дешевый кабак в порту, на постоялый двор – можно, в бани или публичный дом – ни за что. Выпивать можно, но курить аравийские травы через шланг – нет. Подраться с такими же благородными юнцами или наемниками – с удовольствием, драться с городской стражей – ни за что. И сдвинуть его с этой парадигмы было никак невозможно.

  Молодой фон Либвиц, когда ты его узнал получше, был в принципе достаточно нетипичным. И дело даже не в том, что он чурался женщин и отзывался о многих из них презрительно, а в его излишней склонности к такитильности. Для общения ему надо было касаться собеседника, без этого беседа для юноши была неполноценной. На тренировках он, соответственно, ставил всем стойку не словами, а руками, подходя и поправляя положение рук или ног, а иногда и держал ученика практически в объятиях, на практике показывая необходимые движения.
  Тебя он, к слову, не столь часто "одарял" таким пристальным вниманием, уделяя его в основном ребятам постарше - толи считал, что ты пока не столь перспективен, толи по каким-ио своим соображениям. Но, главное, удар он тебе поставил хорошо, и продолжал учить туго.

  Если со своими Леос был весёлым шутником и добрым старшим товарищем, то с чужаками держать приличия он собирался, будучи весьма злоязыким. Неудивительно, что однажды это окончилось конфликтом. Как-то вечером вы шумной компанией из четырёх молодых людей сидели в "Свинье и Вертеле", не смотря на простецкое название - весьма достойном заведении. Барон фон Шульце-Айсманн, громко смеясь, рассказывал про то, как один из преподавателей заснул прямо на уроке, и все его поддерживали радостным гомоном. Все шло замечательно, пока в беседу не вмешалась посторонние.
  Недавно пришедшей компании молодых людей за соседним столиком пришёлся не по вкусу громкий голос барона, и они предложили ему попросту заткнуться. Леос, естественно, на такое покушение на одного из своих людей вспылил, рассказав чужакам об их преступной связи с козами и склонности к содомии. Слово за слово, и посторонние, оказавшиеся, к слову, тилейцами из Люччини, предложили подтвердить слова делом.

  Фон Либвиц, даром что противников было семеро, запальчиво согласился. Его поддержал Гейнц, сын рыцаря из Солланда, а вот барон, ко всеобщему удивлению, громко пожаловался на прихвативший живот и, пообещав вернуться через пол-колокола, ретировался. И никто, даже ваши оппоненты, не сомневался, что он не вернётся.
  А что сделал ты, понимая, что, стоит согласиться, как предстоит драться втроем против семи? Тем более, что ты понимал, что Леос на попятный не пойдет, а тилейцы, в свою очередь, не согласятся на сокращение количества дуэлянтов со своей стороны.

  Тем временем под шкурой продолжался разговор. Ревдис, закончив свое общение, еще раз невесело вздохнула и, собрав очередную прядь, принялась разбирать колтуны, вслушиваясь в слова чурмана-чужака. По всему выходило, что решить вопрос за один раз не получится – сначала придется посетить драконье логово и пойти на поклон к Окормляющим Дракона, надеясь, что те снизойдут к бедам северян и согласятся если не поделиться, то, по крайней мере, продать часть меда. А если нет, то тогда единственным вариантом будет добыча необходимого через вороний пир: что же, потомкам Аска и Эмблы к этому не привыкать. Как бы разговор не повернул, лететь к кладбищу небесной ладьи придется, и думать, как спускаться во владения Ньорда, тоже.
  Бабочка не знала, откуда исходит яд, но твердо верила, что ее над-зрение, ее благословение и проклятье, сможет узреть отблески колдовского яда как в голубизне неба, так на глади волн. И тогда она станет кормчим для небесного дракона, как покойный Мьор был кормчим для дракона морского, и приведет хирд точно к цели. А уж что делать дальше – боги подскажут. Не может не быть такого, что никак нельзя запечатать трюмы, откуда исходит злотрава, или просто вытащить обломки и сжечь их, или вообще выбросить из Мидгарда в Хель, где такой пакости самое место.

  Под такие размышления дева почувствовала под собой неожиданную вибрацию, и практически сразу же услышала драконий рык. Действуя прежде, чем обдумывая, быстрокопейная дева вспугнутой лисой порскнула со спины дракона, ныряя в его брюхо вслед за товарищами. Готовая к любой угрозе, она, скатываясь, выхватила свой верный широкий нож, готовая выпустить требуху любому, кто попытается покуситься на нее и ее людей.
  Однако, кажется, все меры предосторожности оказались излишними – под шкурой царило деловитое спокойствие, и ни драконий всадник-бритт, ни хирдманны не собирались никому отворять ток алого ручья. Драконья утроба, перемигивающаяся яркими искрами, тоже не собиралась переваривать свою начинку.
  - Какого… - яростно начала спрашивать Ревдис, но продолжения не последовало. Увидев, что все безпроблемно, дева выдохнула прерывисто и кинула оружие в потертые ножны из оленей кожи, закрепленные на бедре.

  С любопытством оглядываясь, она поняла, что неверно представляла себе сущность дракона. То было не живое существо, а лишь мертвый костяк с вынутыми внутренностями. Колдовская доска с непонятными рунами и рисунками, что была прямо перед всадником, служила, видимо, средством подчинения мертвой туши, а сам бритт был наверняка сейдом, способным к темной волшбе. Ибо что может быть более темным, чем превращение мертвого в подобие живого?
  В ином разе бы Ревдис трижды подумала прежде, чем принимать помощь колдуна, но сейчас слишком многое скопилось на острие, и выбирать не приходилось. Мертвый дракон, чужак-колдун, колдовской мед, позволяющий оживленному остову летать, как когда-то прежде – все сгодится для того, чтобы вернуть Соль на ее законное место, и вытащить-таки из-под белого савана мягкую травку. Это стоило нескольких душ для вечного рабства в царстве Сине-Белой.

  Тем временем бритт, лопоча что-то на своем, продолжил ворожить, демонстрируя на рунной доске изображения неведомы земель – по всему видно, используя зрак некой птицы, и глядя на мир ее глазами. Объяснений мужчины дева щита не поняла, но, памятуя прошлые слова Олафа, предположила, что колдун вещает о дороге до Окормляющих дракона. Понимая, что проблемы стоит решать по мере их поступления, воительница кратко продемонстрировала бритту пустые ладони, после чего строго поинтересовалась у сына Свена:
  - Как нам долететь до того логова, не соскользнув с нити небесного плавания?

  Но прежде, чем чужак успел ответить, послышалось похожее на закипающую в котле воду шипение, на поясе колдуна зажглись волшебные огни, после чего раздался чужой голос. Рука Бабочки снова прикоснулась к ножу, как к наиболее полезному в тесноте оружию, но, сжавшись на рукояти, все же оставила железо в ножнах.
  - Чей это голос? И что это за чары? – взгляд украшенных татуировкой глаз, кажущихся сейчас темно-зелеными, словно морская глубина, перехватил взгляд колдуна.

Выслушав Медраша, Торбен кивнул, разгладил бороду и подошёл к Радостану.

– Ну здравствуй, Радостан. Что-то зачастил ты у нам. Месяц назад был и снова приехал. Неужто так ткани твои пошли хорошо? Это что, целых две телеги? Правда, что-то я особенно никого в обновках не вижу. Да и сейчас не до костюмов. Правда, если для исподнего ткани есть – это хорошо пойдет...

Радостан нервно заерзал на козлах:
– Так известно же, мастер Торбен, что новое платье в шкаф кладут, а старое донашивают. А тканей много берут. Барышни ваши. Где это видано, чтобы девка молодая одним платьем довольствовалась. Шьют по три-четыре сразу. Лучшее на свадьбу, два на выход, да материи впрок – а коль купец не приедет, когда еще такой случай добрый товар купить представится. Да и по трактирам барышни не ходят. Так что если ты, мастер Торбен их не видел, это ещё не значит, что их нет.

– Верно, Радостан, не значит. Но ты смотри мне...

– Вы явно несправедливы ко мне, мастер Торбен – притворно вздохнул Радостан. – Я же всегда щедро плачу вам за постой, на четверть больше от обычного постояльца. Так ценю созданные вами условия и заботу, что больше готов платить. И в этот раз заплачу. Людей, как видишь, теперь у меня больше. Только это... малявка не моя... Ладно за нее тоже – быстро поправился Радостан, словив взгляды наемников. – Идите уже, телеги я сам поставлю и лошадей распрягу.

Вопросы Телльвик спасли Радостана от дальнейших расспросов. По его лицу было видно, что внимание путников к рунам было ему приятно, будто те спросили его про старинный ковер или особый фамильный рецепт.

– Расскажу. Это – охранные руны, госпожа гномка. Небось видеть такие не доводилось? А мне бабка их передала. Ох и сильная ворожея была. Помню, дед поссорился с бабкой, так она на него заклятье наложила – к элю притронутся не может, воротит его от него как того сраного эльфа. Представляете? Пришлось деду переступать через свою гордость и покаятся. А как иначе – без эля что за жизнь... Вот она мне книгу и передала об охранных рунах.

После непростой дороги окунуться в тепло постоялого двора и его ароматы было приятно вдвойне. Торбен свое дело знал и через какие-то чертверть часа перед каждым путником стояла большая, с троллий кулак кружка эля с пышной шапкой, сползающей по бокам, а также тарелка с чечевичной похлебкой и куском разварной говядины. Подождав, пока путники утолят первый голод, Торбен начал вводить героев в курс дела.

– С неделю назад все это началось. Подле города большое кладбище стоит со склепами. Старики сказывают, что здесь павших похоронили с последней Орочьей. Выше земли каменистые, да леса. И негоже героям лежать там, где люди не могут на могилу свежих цветов отнести да добрым словом их вспомнить. А потому похоронили их на перекрестке, где тогда наш поселок стоял. Затем городок разросся, так и вышло, что кладбище в городскую черту попало. Так то проблем мы с ним не знали, да к соседству все привыкли. Смотрел за ним настоятель Элдрих – дряхлый и туговатый на ухо старик. Говорю, что смотрел, потому что представился не так давно, что не диво – вообще удивительно, как он дожил то до своих лет. Обычно людской род долголетием не отличается, а старику лет сто двадцать было, не меньше. А потом и нечисть вылазить начала. Пару мертвяков своими силами упокоили, а с призраками уже с трудом получалось. А как всадник начал выходить – так и поняли мы, что дело худо, прячемся по домам. Я людям открыл руны матушкины – вот они на дома и нанесли кто поспел. Поэтому и прячемся – кто в часовне, кто за толстыми стенами, а кто и под защитой дварфийских рун. Вот так-то. Вы то кушайте, кушайте, сейчас еще молочного поросенка принесут с грибами. Мой фирменный рецепт. Мясо – тает во рту. А уж с элем так вообще сказка... А там и банька подойдет...

Исти быстро отношла от испуга и уже не жалась так к Телльвик, а за столом так и вовсе осмелела и начала потихоньку есть. Правда, все норовила кусочек бросить под стол, где ждал угощения фамильяр. Чикки-Тави быстро спелся с девочкой и периодически теребил Исти за ногу, требуя очередного кусочка.

Крадусь следом, змеёй вслед за «Угрём», с ношей обгорелой на руках. А ноша та, тяжелеет с каждым шагом. То ли железками забита, то ли моя общая усталость сказывается, а может и нормально это, считай сколько она весит, килограммов сорок-пятьдесят? Не так то это и просто, носить груз в четверть или даже половину собственного веса, непрерывно перед собой. Закинуть бы её на плечи, но думаю, не слишком такие манипуляции ей и её организму придутся по духу.

Говорит, тем временем, что не знает хиспанский, а лишь джапаниро-имперский. Печально. Даже всеобщий не изучила, ну как так-то? Казалось бы, в нашем веке, всеобщий, хотя бы на минимальном уровне, что бы понимать и уметь хоть как-то объясниться, это базовый уровень, которым должна владеть и наркоманка-проститутка из фавел, с тремя классами образования, но нет. Наверное я чего-то не понимаю.
И тут нас окатывает водой. Не из ведра или брандспойта, но весьма достаточно, что бы одежда намокла и начала тяжелеть. Пока не заметно, но это вопрос времени. Проклятого времени, что гонит нас вперёд, подгоняя плетьми шипастой ударами и угрозами того, что с нами станет, если шевелиться перестанем, оттого и шевелимся, как чешуйчатые на раскаленной сковороде, панически пытаясь выбраться из этой задницы, в очко которой нас засасывает всё глубже и глубже. А я, словно то говно, несусь по течению, вяло перебирая своими говнорученками, пытаясь сменить направление движения, но тщетно и максимум цепляясь за проплывающих рядом людей, как за спасательный круг, утопающий.
И вот сейчас, прилип к Ханзо и тащусь за ним, в надежде, что очередной волной жизненных обстоятельств, меня не смоет и не утянет прямиком на дно.

Ичивара, тут выдаёт историческую справку о древнетерранских шахтёрах и канарейках, а я вспоминаю что видел нечто подобное в детстве, в каком-то мультфильме, там жирная канарейка ещё сказала шахтерам «тут чисто», после чего закурила сигару и случился большой БУМ!
Избирательная память, из всего жизненного опыта, она подсунула именно этот эпизод, в данной ситуации. Почему бы не вспомнить про один из тех имплантов, про которые говорила «Точка».

Ничего не отвечаю, ни напарнику, ни имперке на руках, лишь пыхчу тихо в маску. И как раз, в этот момент, дикий, похожий на примата, своей волосатостью, мужик, прыгает с контейнера прямо на Ханзо, но не долетев, срезается точным попадаем и с глухим звуком упав, истекает кровью, тихо расставаясь с последними мгновениями жизни.
А следом появляется девушка, с интересной прической и цветом волос. Такая может быть кем угодно, например баристой в кафейне на фудкорте очередного мегамолла. Но она здесь, обнаженная, заплаканная, побитая с сумкой на плоской груди и ошейником на шее.
Ещё одна жизнь, отнятая паразитами, что не достойны называться людьми. Ссыкунами боящимися встретить опасность лицом к лицу и лишь прикрывающимися другими душами.

Хлопок, разделивший девушку на пополам, жизнь и смерть и окативший Ичивару потоками крови. Нам с погорелицей тоже досталось, но гораздо меньше, расстояние сказалось, ну и вода что брызжет, тоже помогла сохранить, если не чистоту помыслов, то хотя бы чистоту одежды.

Не успеваю погрузиться я в эти размышления, смотря на бардак и раскиданные внутренности, ставшие наружностями, как меня возвращают в реальность, переговоры джапанирки и джапанира, в конце которых, друг и товарищ Ханзо Ичивара, любезно объясняет мне что именно было ими обговорено.
Дроны-камикадзе. Блять… Ну хотя бы не люди. Интересно, у них люди кончились или они поняли их неэффективность?
Ускоримся? - отвечаю я по внутренней связи на кивок-вопрос «Угря» и несколько мгновений спустя, добавляю, - Далеко нам ещё до этих уебков?

Фидель. Всем. Казалось бы - всего несколько шагов, мелочь, а дымка свое дело делает. Раз - и вроде бы уже "одни", хотя кружащаяся вокруг невесомая серость, разумеется, не делает вас невидимыми: просто размазывает контуры, стирает детали, укрывает не листом кинетической брони, но тонкостью лежалой простыни. Источники освещения, вон, на броне Риваса как тлели где-то там, сзади и сбоку, так и продолжают, четко и ясно обозначая, что он здесь, рядом, и никуда не делся.
Говоришь, излагаешь "Золе" догадки, соображения и предложения. Слушает, не перебивает, только челюсти у нее раз-другой притираются друг от друга до эмалевого скрипа, когда упоминаешь "ваши руки" и "терзания демонами" - не от злобы, а будто давя собственный порыв - перебить, высказаться "здесь" и "сейчас". Нет - слушает.
- Нет.
Косится в сторону вашего сопровождающего - туда, где в дымке легко угадываются очертания его тяжелой фигуры. Мотает головой - коротко, резко и крайне-крайне отрицательно.
- Ни хуя.
Глаза раскрасневшиеся, щеки еще мокрые, плечи потряхивает, но голос, вроде бы, почти не дрожит. По крайней мере, не от подкатывающей истерики.
- Мне по хуй, кто ты был. Если ты для Руба свой, ты для меня - тоже свой. Ты - свой. А я, хуле, кину тебя? Хуй на хуй, Папин-Сын. Ни хуя.
Выдыхает носом - долго, шумно. И, глянув в сторону лежащего где-то там, неподалеку, Рубика, добавляет.
- Я за тебя цепанусь, мне поебать.
Прихватывает тебя левой рукой под правый бок, похлопывает раз-другой довольно ощутимо, вероятней всего, приобнимая.
- Или все в нули, или - на летучку, тоже все. А хую этому...
Кашлянув, "хуй" то ли переминается с ноги на ногу, ожидая завершения вашей конверсации, то ли броню поправляет, одергивает. Шевелится, в общем, где-то там, в отдалении.
- Давай я засвет кину. Или...
Задумывается-смолкает на мгновение-другое, напряженно прищурившись.
- Хуй знает. Типа, он корп - мировик. И ты - типа, мировик. А я - ни хуя. Типа, я не ебанутая, я догоняю, что, типа, короче... Ну ты понял. Но, ну, типа, ты в ахуе же, вон, хваталки отхуярило - хуевит.
Украдкой, через плечо, оглянувшись туда, где, по идее, должен находиться Ривас, на тебя взгляд разноцветных глаз переводит.
- Что, хуй на хуй, как потянем? Я раскидаю? Или ты?

Мигелю Джейсон ответил следующее.
—Хорошо. Но сначала нужно полностью перенастроить радиостанции. После пропажи наших резерв может протянуть только до первого допроса. Отдай свою Дрели - мужчина кивнул в сторону Федора, он сейчас этим займётся. А вот вашим людям я помочь не смогу, своих сил нет уже, ждем подлёта подкрепления.

Проходя мимо Ковалёва, сдал рацию и, наклонившись к нему, добавил:
—Ту, что Мигелю отдашь, заблокируй на прием только основы и резерва. Не хочу, чтобы он с левыми людьми общался, как выедем.

Сержант подтвердил предположение священника.
—Нет, не стали бы. У нас очень веские причины для того, что мы устроили. И нет, этот "ярмарочный автомат" - не плод мысли иеговистов. Черт его не знает, откуда они наложили лапы на такое оборудование. Это Петр и Аида, наши эксперты. Они объяснят вам, что от вас требуется. Подождите немного.

Затем подошел и к "экспертам".
—Так, я не буду пытаться тащить эту дрянь, пока вы не покажете, что можете ей что-то сделать. План такой: Я с Белым сяду на машину и буду отъезжать по дороге на север. Ваша задача - отследить меня и попытаться заставить меня... Сделать что-нибудь. Шаг 200м. Проезжаем - останавливаемся, вы начинаете работать. Связь рвется -возвращаюсь на последнюю позицию, режу шаг пополам, повторяем. Готовы? Объясните падре, что это экспериментальный аппарат, не вываливайте на него всего. Особенно ты, Лист. Да. Отдайте рации на перенастройку Федору.

Джейсон вскинул руку, взглянул на часы.
Начинаем через 15. Белый, ты за рулём.

Крадусь следом, змеёй вслед за «Угрём», с ношей обгорелой на руках. А ноша та, тяжелеет с каждым шагом. То ли железками забита, то ли моя общая усталость сказывается, а может и нормально это, считай сколько она весит, килограммов сорок-пятьдесят? Не так то это и просто, носить груз в четверть или даже половину собственного веса, непрерывно перед собой. Закинуть бы её на плечи, но думаю, не слишком такие манипуляции ей и её организму придутся по духу.

Говорит, тем временем, что не знает хиспанский, а лишь джапаниро-имперский. Печально. Даже всеобщий не изучила, ну как так-то? Казалось бы, в нашем веке, всеобщий, хотя бы на минимальном уровне, что бы понимать и уметь хоть как-то объясниться, это базовый уровень, которым должна владеть и наркоманка-проститутка из фавел, с тремя классами образования, но нет. Наверное я чего-то не понимаю.
И тут нас окатывает водой. Не из ведра или брандспойта, но весьма достаточно, что бы одежда намокла и начала тяжелеть. Пока не заметно, но это вопрос времени. Проклятого времени, что гонит нас вперёд, подгоняя плетьми шипастой ударами и угрозами того, что с нами станет, если шевелиться перестанем, оттого и шевелимся, как чешуйчатые на раскаленной сковороде, панически пытаясь выбраться из этой задницы, в очко которой нас засасывает всё глубже и глубже. А я, словно то говно, несусь по течению, вяло перебирая своими говнорученками, пытаясь сменить направление движения, но тщетно и максимум цепляясь за проплывающих рядом людей, как за спасательный круг, утопающий.
И вот сейчас, прилип к Ханзо и тащусь за ним, в надежде, что очередной волной жизненных обстоятельств, меня не смоет и не утянет прямиком на дно.

Ичивара, тут выдаёт историческую справку о древнетерранских шахтёрах и канарейках, а я вспоминаю что видел нечто подобное в детстве, в каком-то мультфильме, там жирная канарейка ещё сказала шахтерам «тут чисто», после чего закурила сигару и случился большой БУМ!
Избирательная память, из всего жизненного опыта, она подсунула именно этот эпизод, в данной ситуации. Почему бы не вспомнить про один из тех имплантов, про которые говорила «Точка».

Ничего не отвечаю, ни напарнику, ни имперке на руках, лишь пыхчу тихо в маску. И как раз, в этот момент, дикий, похожий на примата, своей волосатостью, мужик, прыгает с контейнера прямо на Ханзо, но не долетев, срезается точным попадаем и с глухим звуком упав, истекает кровью, тихо расставаясь с последними мгновениями жизни.
А следом появляется девушка, с интересной прической и цветом волос. Такая может быть кем угодно, например баристой в кафейне на фудкорте очередного мегамолла. Но она здесь, обнаженная, заплаканная, побитая с сумкой на плоской груди и ошейником на шее.
Ещё одна жизнь, отнятая паразитами, что не достойны называться людьми. Ссыкунами боящимися встретить опасность лицом к лицу и лишь прикрывающимися другими душами.

Хлопок, разделивший девушку на пополам, жизнь и смерть и окативший Ичивару потоками крови. Нам с погорелицей тоже досталось, но гораздо меньше, расстояние сказалось, ну и вода что брызжет, тоже помогла сохранить, если не чистоту помыслов, то хотя бы чистоту одежды.

Не успеваю погрузиться я в эти размышления, смотря на бардак и раскиданные внутренности, ставшие наружностями, как меня возвращают в реальность, переговоры джапанирки и джапанира, в конце которых, друг и товарищ Ханзо Ичивара, любезно объясняет мне что именно было ими обговорено.
Дроны-камикадзе. Блять… Ну хотя бы не люди. Интересно, у них люди кончились или они поняли их неэффективность?
Ускоримся? - отвечаю я по внутренней связи на кивок-вопрос «Угря» и несколько мгновений спустя, добавляю, - Далеко нам ещё до этих уебков?

Во тьме, которую можно было бы назвать космогонической, материализовались две проекции, женщины и мужчины. Расправив плечи и осмотревшись, женщина сделала шаг навстречу. И ещё. И ещё. Каждый уверенней предыдущего.

Джейсон сопротивлялся как бык на корриде — яростно, отчаянно. Это был красивый танец, завораживающий своей смертоносностью. Один выбившийся из такта шаг — и сознание получит незаживающую рану. Следовало ступать осторожно, но твёрдо. И ждать подходящего момента.

Когда он оступился, в руку ментальной проекции её самой мягко легла гаррота, похожая на ту, что она видела у Элая. Разве что… да, шнурок был шёлковым. Таким у османов умерщвляли наследников правящей династии, повинуясь закону Фатиха.*

— Пой, — приказала Аида, накинув петлю. — Если не будешь, перекрою кислород.

И она затянула ментальную удавку на шее командира чуточку туже. Просто чтобы показать: «Я не шучу».

Засмотревшаяся на расцветший кукушкин лён, Роззи безнадежно отстала и теперь, пыхтя, догоняла отряд. И поднялась из-за перегиба как раз в момент нежданного, негаданного сватовства Гембеля. Челюсть у нянюшки так и отвисла. И тут же, капитулировав, пала на грудь, когда увидела она, к кому, собственно, мыш решил посвататься. Матушка моя. Не иначе как это все из-за речной чудилы. Надо бы ребенку очищающий отвар приготовить. Чтоб отраву из организмы вымыть, заодно, может, и дурь выйдет.

– Никакие мы не овражники, – с несвойственными ей сварливыми нотками, пояснила нянюшка. – И не ямники. Гембель, не морочь серьезной женщине голову, она у нее от такого не вскружится. – С этими словами полурослица протолкалась поближе к центру событий, на ходу поправляя разметавшиеся кудряшки и выпрямляя сбившийся передник. При этом она отчетливо завела глаза, невербально показывая вышедшей им навстречу даме, что "дети, что с ними поделаешь… а уж я бы поделала… да уже сил моих нет…". И прочее, в том же духе. – Доброго денёчка, уважаемая, я – Потт, Роззи Потт. – Нарисовавшись, наконец, перед атаманшей, вспомнила о манерах нянюшка. – Мы не гости, мы мимо проходимцы. Оттудась, – она махнула рукой назад по тропке, – тудысь, – и указала на перевал. – Не прогулки и не корысти ради, а токмо волею пославшего нас мэра Норбури.

Тут нянюшка осознала, что под влиянием мыша речь ее тоже съехала куда-то не туда.

– Тьфу-ты, короче, почту везем. Так шо брать с нас, окромя оной почты, нечего. А она ж чего, бумага, да к тому ж уже порченная. – Нянюшка подумала-подумала, и добавила, – да еще и жесткая. Но, ежели вы тут заскучали, без дела сидючи, так можем присесть, отдохнуть, заодно новостями поделиться. До вас же небось новости редко долетают, уж всяко реже виверн. Уф. Что-то их в этом сезоне многовато стало.

- Не-е! Хо-хо! Слишком уж ты скверная баба, сискаться с тобой, хе! А в морду дать...
- разве ж мог Лотч отказаться от потасовки? У него как-будто кровь наконец-то по телу побежала, проснулся, взбодриться, заулыбался. Хоть что-то веселое! Пока говорил, он уже успел покрутить шеей, размять ее и молча протянул свой топор Мугрубу, доверяя подержать. Однако товарищ не спешил освобождать его руки для веселья.
- Лотч, прошу, остановись...
Вместо слов гном повернул удивлённое лицо. Не ожидал он такого от боевого товарища.
- Э? - а тут ещё визжящие беглянки.
...А нам пора, нашу работу никто за нас не сделает.
- Гули!? - а чего ещё могла испугаться девушка в этом лесу? Либо гули, либо Ки, если б та застала ее с Баскулем.
Лотч перехватил топор двумя руками, забыв о лесорубе, и, подпрыгнув на месте, поспешил туда откуда бежала девушка. Ловко перепрыгивая неровности, он спешил занять позицию между врагом и вырубкой, но...
- Бас-куль... Ты что ли бедняжку напугал? Тьфу...
Гном со злостью пнул обломок ветки, попавшийся под ногу и, грустно вздохнув, опустил голову.
Ну вот о каких его подвигах могла написать Ки? Убежал от почти дружеской драчки и чуть не напал с топором на друга? Оставалось надеяться, что хотя бы влагу, на правом глазу, проступившую от стыда, никто не успеет заметить.

Во тьме, которую можно было бы назвать космогонической, материализовались две проекции, женщины и мужчины. Расправив плечи и осмотревшись, женщина сделала шаг навстречу. И ещё. И ещё. Каждый уверенней предыдущего.

Джейсон сопротивлялся как бык на корриде — яростно, отчаянно. Это был красивый танец, завораживающий своей смертоносностью. Один выбившийся из такта шаг — и сознание получит незаживающую рану. Следовало ступать осторожно, но твёрдо. И ждать подходящего момента.

Когда он оступился, в руку ментальной проекции её самой мягко легла гаррота, похожая на ту, что она видела у Элая. Разве что… да, шнурок был шёлковым. Таким у османов умерщвляли наследников правящей династии, повинуясь закону Фатиха.*

— Пой, — приказала Аида, накинув петлю. — Если не будешь, перекрою кислород.

И она затянула ментальную удавку на шее командира чуточку туже. Просто чтобы показать: «Я не шучу».