Пульс

Пост находится в недоступной вам комнате!

  Саундтрек: ссылка

Налетевший с востока порыв ветра бросил солёные брызги в рассечённое морщинами лицо. Сколько раз за свою жизнь он выходил в море? Трудно оценить, невозможно подсчитать. И всё же, разница была очевидна: впервые за долгие годы это не его корабль. Не его люди перекрикиваются на едва знакомом языке, загружая на борт не его товары. Не ему стоять на носу, командуя отправление, не ему подсчитывать барыши от будущих сделок, не ему поднимать первый кубок за успешное возвращение. Его люди, его корабль, его товары - всё это лежало теперь на дне, возможно, не далеко от этой самой бухты, и лишь крики чаек были ответом на немой вопрос северянина.
Широкая шершавая ладонь крепко, до белых костяшек, сжала богато украшенную рукоять старинного меча. Фьёльнир Харальдсон, переживший больше зим, чем зачастую положено людям его ремесла, стоял на пристани и напряжённо всматривался в морскую гладь, словно ожидая, что пучина вот-вот разверзнется и исторгнет.. нечто. Или, напротив, поглотит усталого путника, завершив, наконец, не иначе как по недосмотру богов затянувшуюся историю. Но пучина оставалась холодной и бесстрастной, а значит, как и прежде, вершить свою судьбу Беспокойный должен был сам. Потому и весть о призыве короля Анарауда, достигшая берегов Скелтанна, показалась эттиру если не промыслом богов, то, во всяком случае, отличной возможностью.

Путь до Горт Гелина был не в пример короче и спокойнее его прошлого путешествия, и старый мореход обнаружил себя на Закатном Берегу Брейниона прежде, чем успел как следует насладиться той стихией, в которой провёл значительную часть своей жизни. Вой ветра, плеск волны и скрип снастей разбередили душу, убаюканную было двумя годами сухопутной жизни, и, ступая по каменной мостовой пёстрого и многоликого, шумного и богатого, но такого чужого города Фьёльнир ощущал тоску столь необъятную, словно вся горечь прожитых лет разом навалилась на непокорные плечи, принуждая, наконец, согнуться, покориться, принять неизбежное и позволить жизни вынести себя на обочину, точно морскому прибою, после урагана выбрасывающему на берег обломки и тухлые водоросли. Вся его стойкость и вера в величие собственной судьбы понадобилась мореходу в тот день, чтобы дойти до Янтарного Замка и обнаружить себя в многоголосой толпе молодых, полных жизни и надежд претендентов, иные из которых и вовсе были безусыми юнцами да девицами на выданье. Не будучи посланником иных народов из дальних краёв, Фьёльнир мог заслужить своё место лишь навыками и опытом. Благо, и того, и другого было в избытке - с таким не тягаться младшим детям мелких помещиков да городских мастеровых. Маршалы огласили вердикт, и седой моряк занял своё место рядом с семью другими избранными, годившимися ему в сыновья и дочери, а того гляди и во внучки!
Дальше было обучение, не так уж много нового давшее Харальдсону, но позволившее лучше узнать своих новых товарищей. Добрый молодец Вятко из земель Велетов, оказавшийся от дома даже дальше, чем сам Фьёльнир, пришёлся по душе северянину лёгким нравом, почтением к старшим, равно как и тем, с каким вниманием он слушал наставления. Эттир не сомневался, что из парня выйдет толк, если будет воля богов прожить ему достаточно долго. Колючая и дерзкая Эйнет была истинной дочерью своего народа. Не так уж много времени Фьёльнир провёл на берегах Скелтанна, но даже за те два года он успел понять, сколь много общего у эттиров и гойделов - сынов и дочерей холодных северных островов, и в юной рыжеволосой гордячке видел он ту дочь, которой у него никогда не было, но уж если бы была, то, пожалуй, именно такая. Хмурый и недоверчивый Моркар, пришедший из Альбиона, земли, тесно связанной с островами Эйяррика торговлей и войной, которые едва отличали друг от друга многие эттиры, включая Харальдсона, не спешил открываться товарищам. Если это кого и огорчало, то точно не Фьёльнира, твёрдо уверенного, что всё случится в свой черёд.

Были и другие, коих собрали в другой отряд: таинственный юноша из Волшебного Народца, тщедушный сын сельских мастеровых, явно неглупый, раз уж умудрился как-то пройти отбор, смуглокожая чужестранка, экзотическая красота и чудные одежды которой неизменно приковывали взгляды мужчин, и хускарл Хрольфа Бурого, славного ярла, с которым Фьёльниру однажды, в годы их далёкой юности, доводилось отправиться в поход. Хельгарда же Беспокойный не знал, но не сомневался, что случайный человек не снискал бы доверия славного ярла. Кивнув воину, когда настал его черёд представиться, Харальдсон вышел вперёд. Высоко поднятая голова, широко расправленные плечи и достойная королей рукоять меча, на которой покоилась левая рука морехода, странным образом контрастировали с небогатым его одеянием, прикрытым видавшим виды дорожным плащом.
- Фьёльнир Харальдсон, - представился северянин и, убедившись, что имя прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали в каждом углу зала, удостоил короля и королеву короткого поклона, глядя в лица обоих монархов.
- Волею богов оказался в этих землях, - на этих словах поклона удостоились вёльва и годи. - Я видел Скверну севера и был избран присоединиться к борьбе с ней.
Перед последними словами кивка удостоились ведьма и друид.
- Перед богами и людьми я принимаю этот вызов, и да направят меня мудрость Всеотца, ярость Громовержца и честь Однорукого!

  Пусть вопрос скорости исполнения поручения был спорным, когда Александрина оказывала посильную помощь, но... об удовлетворенности процессом Вигдис сомневаться не приходилось, что рассудите раз уж за топор хвататься не дают, то можно ухватиться за что-то другое, например, по ниже спины помощницы.
- И нечего я не страшная... ну, типо... если меня поближе узнать. - Расплылась в улыбке воительница, вешая последнее седло на крюк на стене.

Что-то здесь было нечисто. Грозная крепость дисциплинированных воинов, а выпускает против столь наглых гостей дюжину зеленоротых юнцов, вооружённых чем попало? Да и сами эти юнцы, несмотря на горячее приветствие, милостиво готовы "позволить им отступить"? В культуре гитиянок Джеффри ничего не смыслил, но со сложившимся в голове образом увиденная картина никак не сочеталась. Это не та битва, которую он искал. Битва бесчестная и с противником перепуганным. С противником неспособным за себя постоять.
— А так понимаю, ты тут за старшую?
Рыцарь оценивающе осмотрел подавшую голос лучницу. Она не производила впечатление командира крепости. Скорее была похожа на защищающую своих родственников старшую сестру. Ему не раз доводилось наблюдать подобных людей в своих былых странствиях, в деревнях которые не могли рассчитывать на помощь извне и оказывались предоставлены самим лишь себе. По крайней мере, до его визита. Что-то подсказывало Джеффри, что и эти гитиянки оказались брошены своими сородичами в погибающем мире.

Пост находится в недоступной вам комнате!

Пост находится в недоступной вам комнате!

– Да, а как хорошо было если бы у нас был подопытный осуждённый... - сокрушённо ответила Имреза, которая как то раз притащила подобного на эксперименты мастера Волморта. Пришлось держать мужика под действием снотворного, а после тащить тележку с его тушей. Способ с заманиванием девиц ей нравился намного больше. - но видимо придётся пробовать на себе. Но в этот раз я буду требовать иметь в наличии сразу контрзелье! Чтобы не пришлось шастать полупропавшей тушей мяса и органов. Слышала я про казусы с подобными зельями... И не напоминайте мне про эти кошачьи уши, не нужны они мне! И откалывать кусочки от Ковчега не дам, если вы намекаете на материал с некротической энергией... Я могу поделиться ею, если у вас есть подходящее хранилище.

– Знаете, сэр Нпнрцельс, одно дело пробовать формулу на себе, а другое делать щекотливые оговорки и лепить кадавров из моих подчинённых. Ты же понимаешь что они мне нужны в нормальном, человеческом состоянии? Почему сразу монстры? Почему не простой допинг? Это конечно же базовая алхимия, но она надёжная. - высказала своё профессиональное мнение некромантка.
Несмотря на первоначальные планы пустить в расход всех членов экспедиции, при надобности, сейчас Мария даже прикипела к ним и искажать, или убивать, или ещё что-то столь же неприглядное, она с ними не хотела делать. По этому ей не нравится эта оговорка про монстров. Она слишком много узнала о личности таинственного алхимика и интуитивно понимала что тот готов перемолоть всю её команду, лишь бы удовлетворить своё извращённое научное любопытство...

В медовом зале конунга Хрольфа Бурого пахло дымом, смолой и железом. На стенах висели круглые щиты, раскрашенные чёрным и жёлтым, в цвета клана; на некоторых сохранились выбоины и вмятины — следы прежних битв. Шкуры на полу и трофеи на стенах потемнели со временем, но органично дополняли мрачное величие приёмных покоев. За высоким столом, под факелами, сидел сам Хрольф — широкоплечий, с бородой цвета морёного дуба и глазами, в которых отражалось северное небо.

Он поднял взгляд и улыбнулся, когда Хельгард переступил порог.
— Хельгард Буревестник, сын Бьярни Седого, — произнёс он голосом, в котором звенела сталь и слышались раскаты грома. — Ярл Сигвард хвалит твою службу и твоё мужество. Настало время, когда храбрость нужна не только на наших берегах…

Первый среди равных поднялся, опираясь на рукоять меча, и сделал шаг навстречу.
— В южных землях поднимается тьма. Мой побратим, Анрауд Отчаянный, слишком горд, чтобы просить о помощи напрямую, и слишком хитёр, чтобы сообщать о Скверне просто так. Ты отправишься в Горт Гелин, присоединишься к Красным Маршалам и станешь моей десницей в далёком краю.

Хельгард молча кивнул. В его груди билось сердце моряка и воина — там, где буря всегда ждала своего часа.
— Я исполню волю твою, конунг, — произнёс Буревестник, и в его голосе не дрогнула ни одна нота.

Хрольф протянул руку, положив ладонь на плечо своего хускарла.
— Боги хранят того, кто не боится их гнева. Возьми этот браслет — знак моей воли. Покажи его Анрауду и Красным Маршалам — пусть знают, что Север держит данное когда-то слово…

Аудиенция была закончена, поручение получено. Конунг вернулся на свой резной трон и устало махнул рукой на прощание. Длинные церемонии нужны были лишь с заморскими посольствами да на пиршествах, в остальных делах северяне предпочитали краткость и прагматичность, без лишних словоблудий и иносказательств. Зачем? Боги и так всё видят!

На следующее утро море гудело низко, будто предвещая шторм. Скалы стонали под ударами волн, и чайки кружили над бухтой. У причала стоял «Ледяной ворон» — лёгкий драккар, острый нос которого был украшен резной фигурой морского змея.

Хельгард проверял снаряжение, топор и мешок с провизией, когда к нему подошёл отец. Бьярни Седой, как всегда, был немногословен: плечистый, с ветром в волосах и морской солью в морщинах.
Он посмотрел на сына долго, с прищуром, будто запоминал каждую черту.
— Далеко плывёшь, — сказал он наконец.
— Да. И, быть может, надолго.
Бьярни молча кивнул, потом сделал шаг вперёд и коротко ударил сына кулаком в грудь.
— На удачу, — сказал он хрипло. — Чтобы помнил, кто ты и откуда.

Хельгард не ответил. Только положил руку на плечо отца, сжимая крепко, как в бою.

Позади стояла мать. Астрид держала в руках шерстяной плащ, пахнущий дымом и домом. Её глаза блестели, но слёзы не пролились.
— Пусть волны будут к тебе добры, сын, — тихо сказала она. — И пусть ветер, что рвёт паруса, несёт тебя домой.
Она накинула ему плащ на плечи, пригладила складку и отвела взгляд, будто боялась, что, встретившись глазами, не отпустит.

— Ахой! — прокричал кормчий, возвещая скорое отбытие, и два десятка вёсел опустились в воду. Хельгард крепко обнял отца, на краткий миг прижался щекой к волосам матери и одним прыжком запрыгнул в ладью. Махнул на прощание рукой. В следующее мгновение вёсла синхронно ударили по воде, и лёгкий драккар стремительно отчалил от пристани, оставляя позади Тингвеллир. Хельгард стоял на корме. Ветер бил в лицо, подгоняя парус. На берегу двое — отец и мать — стояли рядом, как два утёса, что сдерживают море. Отец не махал рукой, мать не плакала.
Он видел их до тех пор, пока туман и волны не стёрли берег из памяти.

А море пело свою древнюю песнь. Где-то далеко, за бурями и днями пути, уже ждали его новые братья — Красные Маршалы и борьба со Скверной.

Через двенадцать дней корабль достиг чужих берегов.
Утро едва проклюнулось над серыми водами, когда туман, густой, как овечья шерсть, лёг на бухту Порт Ангора.
Море дышало медленно и тяжело, словно древний зверь, ворочающийся во сне. Из этой безмолвной пелены вдруг выступил силуэт — длинный и острый, с поднятым носом, увенчанным резной головой морского змея.

Сначала портовые подумали, что это призрак — дитя тумана и страха. Но затем стало слышно тихий шорох вёсел, мерный и тяжёлый, и люди, стоявшие на причале, начали осенять себя триадным знамением — кто во имя своего Единого Бога, кто просто от ужаса.
— Драккар… — выдохнул кто-то. — Северяне…

Стража, сонная и озябшая, вскинула копья. За стенами порта загорелись сигнальные костры, и их рыжие языки затрепетали в густом тумане, будто глаза демонов.
Зазвенели цепи, захлопали сапоги, и на стене показались лучники.
— К оружию! — донеслось с башни.

И тогда из тумана раздался вой рога — долгий, глубокий, будто само море закричало в ответ на зов берега. Звук этот не был угрозой — в нём звучала древняя сила и знак: идут не враги, но воины мира.
Стражники замерли, переглядываясь. Один из старших, морщинистый ветеран, узнал звук:
— Это северный рог, — сказал он глухо. — Так зовут друзей, не врагов.

Драккар вышел из тумана полностью — его борта были покрыты белёсой солью и остатками водорослей от недавней бури. На носу поблёскивала бронза змеиной головы, а парус, сложенный, свисал тяжёлыми складками, словно крыло уставшей птицы.
Скрипнула пристань — корабль мягко ударился о сваи, и по трапу хлынули люди. Два десятка северян, широкоплечих, закованных в кольчуги, со щитами на спинах и топорами на поясах, сошли на землю без суеты, как воины, привыкшие к любому берегу.

Последним ступил Хельгард Буревестник. Тяжёлый меховой плащ был отброшен за спину, рука покоилась на рукояти меча. Его лицо, обветренное и спокойное, глядело вперёд — на чужой город, в котором пахло влажным камнем, дымом и опасностью. С каждым шагом доски причала скрипели под сапогами, будто шептали: вот идёт человек с севера.

Стража не спешила опускать оружие. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и плеском волн.
Хельгард шагнул вперёд и произнёс громко, чтобы услышали даже те, кто прятался за стенами:
— Я — Хельгард, хускарл конунга Хрольфа Бурого! Иду по его воле в Горт Гелин, чтобы соединить силу с Красными Маршалами и ярлом Анраудом Отчаянным!

С этими словами он вынул из-за пояса серебряный браслет с волчьей головой и поднял его над головой. Пламя костров отразилось в металле, и стража понемногу опустила оружие.
Один из капитанов, пожилой человек в плаще с гербом порта, выступил вперёд и склонил голову:
— Тогда добро пожаловать в Порт Ангор, северянин. Боги свидетели, никому не нужны неприятности.

Хельгард лишь кивнул и оглянулся на своих людей.
— Грузите припасы. Здесь отдохнём день-другой — потом в путь.
И когда солнце наконец пробилось сквозь туман, его лучи легли на бронзовую голову змея, словно напоминая: буря ещё впереди.

День спустя, когда туман рассеялся и Порт Ангор вновь зажил своими шумными делами, Хельгард стоял у ворот нижнего рынка, где сходились купцы, наёмники и обозные. Гул голосов, запах пряностей и конского навоза смешивались с морским ветром, приносящим соль и крики чаек.

Караван из пяти повозок, гружённых сукном, зерном и коваными изделиями, собирался в путь к Горт Гелину. Торговцы искали тех, кто мог бы охранить их от разбойников и тварей, что, по слухам, вылезали из лесов, заражённых Скверной.
Хельгард выступил вперёд, сопровождаемый десятком своих северян.
— Мы ищем дорогу в Горт Гелин, — сказал он старшему из купцов. — А ты ищешь тех, кто не бежит при первом звуке стали.
Купец, толстый, с испачканной чернилами бородой, окинул воинов взглядом и торопливо кивнул.
— Защита такого рода нам не помешает. Серебро получите по прибытии — живыми.

Сделка была заключена просто — рукопожатием и клятвой на браслете.
Часть северян — те, кто жаждал вернуться домой, — уже готовили «Ледяного ворона» к обратному пути. Хельгард простился с ними у самого причала.
— Передайте ярлу Сигварду, что буря пока держится, — сказал он. — Но скоро я пошлю гром обратно с юга.

Они ударили друг друга по рукам — как братья по стене щитов, — и те, кто уходил, молча подняли парус.
Когда драккар скользнул в туманную даль, Хельгард ощутил, как море уходит из-под ног, уступая место дороге.

Путь к Горт Гелину лежал через долины, где витал пряный запах луговых цветов и дыма очагов. Небольшие деревеньки, колодцы, следы копыт на сырой земле, мох на камнях — всё это говорило о безмятежной жизни, но внутреннее чутьё подсказывало, что это лишь краткий миг тишины между войнами за власть и территории, короткая передышка перед тем, как Скверна окутает всё мраком.
Хельгард и его десяток шли рядом с повозками, зорко всматриваясь в тень и слушая каждый шорох. Иногда он поднимал взгляд к небу — там, где ветры всё ещё говорили на языке севера.

Караван медленно продвигался на запад, и на тридцатый день над горизонтом показались стены Горт Гелина — величественного города, где решалась судьба земель и где Хельгарда уже ждали Красные Маршалы.

К полудню караван вошёл в долину, где солнце, преломляясь в золотистой дымке, осветило стены Горт Гелина. Издали город казался морской крепостью — мощным, как скала, и прекрасным, как утренний штиль. Каменные бастионы отражали отблеск залива Конви, а над башнями, будто кроны древних деревьев, поднимались шпили храмов. Но чем ближе подходили путники, тем сильнее чувствовалась жизнь — шумная, кипучая, полная запахов, цветов и криков, как сама буря, но иная — не морская, а людская.

Хельгард, привыкший к запаху соли и гари костров, теперь вдыхал ароматы благовоний, жареного мяса и пряностей.
— Город богов и купцов, — произнёс он, глядя, как солнце играло на витражах белокаменного храма. — Слишком много красок для одного глаза.
Один из северян усмехнулся:
— А для нашего серебра — самое место.
— Пусть серебро останется у живых, — ответил Хельгард. — Мы пришли не грабить, а исполнить долг.

Они вошли в город вместе с караваном, минуя ворота, украшенные резными гербами и плющом. Толпа захлестнула их, как прибой: торговцы выкрикивали цены, музыканты бренчали на струнах, пахло корицей, пылью и свежим хлебом. Повозки остановились у Базара Всех Ветров, где люди всех племён и языков, казалось, спорили и торговались на едином языке выгоды.

Северяне шли плотной группой, вызывая взгляды — кто-то осенял себя триадным знамением или хватался за амулет в честь Старых Богов, кто-то отворачивался, но дети, смеясь, бежали за ними, стараясь дотронуться до колец кольчуги. Хельгард ощущал на себе чужие взгляды, но не придавал им значения. Его мир был прост: путь, цель и клятва. Всё остальное — тени и шелуха.

Когда караванщики расплатились, Хельгард повернулся к своим людям. Они стояли рядом, запылённые, но прямые, как мачты. Дорога спаяла их крепче, чем железо.
— Здесь наши пути расходятся, — сказал он негромко. — Вы возвращайтесь в Ангор, а оттуда — домой. Передайте ярлу, что я дошёл.
Один из воинов, молодой, но с глазами, видавшими многое, спросил:
— А ты, хёвдинг?
— У меня путь дальше, — ответил Хельгард. — Пока не узнаю, зачем боги привели меня сюда.

Он обошёл десяток взглядом — без лишних слов, но каждый из них понял, что это прощание может быть последним. Они ударили кулаками о грудь — как делали всегда, уходя в шторм.
Когда северяне растворились в шуме базара, Хельгард остался стоять один посреди людского моря. Перед ним простирался город — огромный, пёстрый, дышащий тысячью голосов. И где-то за этими стенами, в сердце Горт Гелина, его уже ждали Красные Маршалы. Хельгард поправил плащ, бросил взгляд на небо, восславил богов и шагнул вглубь города.

На рассвете второго дня после прибытия в Горт Гелин Хельгард нашёл дорогу к Багряной Башне — бастиону Красных Маршалов, чьи алые стяги реяли над каменными подворьями. Там ему было суждено встретить тех, с кем предстоит сражаться плечом к плечу. На него смотрели настороженно, но в ответном взгляде не было гордыни — была лишь тяжесть, что несут люди чести и долга.

Командор, суровый кимрий по имени Эйрвин, принял Хельгарда коротко и по-военному:
— У нас не спрашивают, откуда ты. Важно — куда ты готов идти.
Хельгард лишь кивнул:
— Я иду туда, где нужна крепкая рука и надёжное плечо.

Неделя, проведённая среди Красных Маршалов, была для северянина испытанием не битвой, а дисциплиной. Здесь не гремели рога и не шумели костры дружин — здесь каждое движение было выверено, каждый удар — ритуалом. Хельгард привык к бою, как к дыханию, но теперь учился держать строй, слушать команды, сражаться бок о бок с магами и лучниками. Их было меньше десятка, но у каждого была своя роль в бою: кому-то требовалась защита, кому-то — присмотр, а кому-то лучше было не мешать, давая пространство для манёвра. Для опытного воителя освоить подобные нюансы несложно, но синхронизировать действия, чтобы они были едины и естественны, как дыхание, — на это потребуется больше времени, чем неделя.

Дни текли в тренировках: звон металла, запах пота и воска, гул молитв в капелле, где маршалы клялись «стоять до последнего». По вечерам Хельгард поднимался на стены крепости и смотрел на город — море крыш, белый мрамор храмов, зелень садов, и над всем этим — янтарные отблески замка Кайр Гвер, сиявшего на холме, будто само солнце решило спуститься на землю. Он не любил пышность, но красота этого места вызывала в нём странное чувство — как будто даже камни здесь помнили о славе и смерти.

Когда пришёл день аудиенции, небо было чистым, и янтарь замка горел, как расплавленное золото. Вместе с представителями Красных Маршалов Хельгард поднялся по мраморным ступеням, чувствуя, как каждая отражает солнечный свет. Внутри его поразило величие — витражи, сиявшие всеми цветами рассвета, янтарные панели, излучавшие мягкое тепло, ароматы воска, цветов и благовоний, смешанные с металлическим запахом оружия.

Хельгард остановился у порога тронного зала, поражённый не роскошью, а силой — живой, дышащей магией, пронизывающей это место. Когда двери распахнулись, он увидел их: короля Анрауда Отчаянного — в багрянце и золоте, с глазами, в которых сверкал огонь воина; и королеву Келервен — прекрасную и холодную, как лунный свет на снегу.

Дождавшись своей очереди, северянин вышел из строя и склонил голову, не опуская взгляда — не из дерзости, но из честности.
— Конунг Хрольф Бурый послал меня, — сказал он голосом, в котором звучал прибой. — Я — Хельгард Буревестник, его хускарл. Прибыл, чтобы исполнить союз и встать плечом к плечу с Красными Маршалами против Скверны.

В зале повисла тишина. Лишь янтарь тронного зала отразил золотое сияние, будто само солнце одобрило его слова. Хель коснулся браслета на запястье, подтверждая клятву, и посмотрел на вёльву — хранительницу традиций и ту, что свидетельствует перед богами за произнесённые слова и взятые на себя обеты и обещания.

Когда он вновь обернулся к тронам, взгляд королевы Келервен встретился с его. В её глазах сверкнул зелёный огонь древнего леса, и на миг ему показалось, будто где-то далеко, за морями и бурями, сами боги следят за ним. Улыбнувшись, Хель вернулся в строй, освобождая место следующему.

  Может быть, пощечины и быстрее и эффективнее, но и «ласковый» метод принес положительные результаты – Руночка пришла в себя. Правда, все оказалось в чем-то хуже, чем могла надеяться Кларисса, хотя, безусловно, лучше, чем она подспудно опасалась. Но зато, благодаря этим проблемам, малышка не отсекла всего того паточного вала теплых слов, что вывалила на нее наставница – и слава Богиням. Ученая почувствовала, как у нее непроизвольно краснеют уши.
  А из слабо связанных слов ученицы тем временем рождалась прелюбопытная история, быстро заставившая Клариссу забыть обо всем, кроме сказанного. По всему выходило, что разум Руны провалился в какое-то опасное место на продолжительный период времени, и она была вынуждена бороться за свою жизнь. Весьма интересный феномен – ни о чем подобном ученой раньше не доводилось не то, что читать, а даже слышать.

  Но, конечно же, без самопроизвольно рождающихся в мозгу теорий Кларисса не могла. Сразу же ставя перед собой два основных вопроса «куда» и «зачем», она находила на них наиболее вероятные ответы. «Куда», при всей своей неожиданности, представлялся наиболее очевидным – вероятно, в место прежнего постоянного пребывания статуи и, скорее всего, в то время, когда она еще там стояла. А вот «зачем»… Тут оставалось или развести руками, или предположить, что та воронка, куда провалилось сознание котенка, была проекцией наиболее сильных чувств, отпечатавшихся на статуе – чувств верующих, вероятно. И сформированный таким коллективным бессознательным магический фон, сплетшись воедино с охранными чарами, привел к появлению подобной диковинки. Из этого следовал логичный вывод, что по-настоящему умереть где-то там, где была ученица, нельзя – но вот проверять это почему-то не хотелось. В конце концов, всегда есть риск того, что, при полной сохранности физической оболочки, разум так и останется блуждать в этом «где-то там», не находя выхода.

  Ласково гладя малышку по волосам, наставница прижала ее к себе и с прежней мягкой заботой ответила – практически проворковала:
  – Мы все там же, где и были, родная. С того момента, как ты застыла, прикоснувшись к статуе, прошла от силы минута, может, полторы. Ты стояла неподвижно, и пришла в себя, когда я разорвала твой тактильный контакт с камнем. Не бойся, ты здесь, я с тобою рядом, все хорошо. Все закончилось, здесь тебе ничего не угрожает, видимых травм на тебе нет. Котенок, скажи, - она наклонилась к лицу ученицы, - тебе водички, что-нибудь поесть принести? Или лучше сразу взять на руки и отнести в палатку? Чем я могу тебе сейчас помочь?

  Как бы не глодало рамонитку любопытство, она понимала, что форсировать события и допрашивать малышку, где она была и что с ней происходило, черевато. Руночка и так нестабильна, и если начать ковыряться, может и вовсе сорваться на истерику. Лучше потерпеть и подождать, когда она чутка успокоится, или когда будет готова сама поделиться произошедшим.
  Все-таки выдержка и терпение – качества, приходящие в основном с возрастом, верные друзья не только археологини, но и любой женщины, что хочет помочь своей возл… подруге.

— Датчики отключены, — крикнула Хекс и махнула Захарии (которая уже полезла вперёд, к Шрайку её так тянет, что ли?), что путь свободен.

Прозвучало как-то двусмысленно, будто это она так ловко отключила датчик движения, едва воткнувшись. Но тратить драгоценное время на объяснения она не стала. С горячей благодарностью товарищей она разберётся позже.

На карте этой мини-сети обознавались console.pwd и узел контроля. Консоль призывно торчала из-за угла. Таймер мигнул и сменил цифру. 00:07. Она пнула узел запросом доступа. Ворох пакетов, которым обменялись дека и узел, визуализировались как поток серебристой пыли. Пылинки вспыхнули, складываясь в тонкую нить. Значит, OK получено. Открытых команд было... ровно одна. ACTIVATE визуализировалась весёленькой пиктограммкой с подпрыгивающим зелёным флажком.

Да чтоб тебя...

Оставался пароль. Она ударила по нему червем, надеясь на техническую безграмотность головорезов. Что они туда могли поставить, "WhitePower2045"?

Пост находится в недоступной вам комнате!

  Поцелуй с рогатеньким красавчиком оказался… странным, мягко говоря. Эйшет не была большой поклонницей тошнотворных вкусов и ощущений, предпочитая радовать себя сладеньким во всех смыслах этого слова. Однако, при всей своей неприятности, они были одновременно и в новинку, и пробуждали где-то на задворках чувств наглухо забытые воспоминания. В общем, коктейль получился весьма необычным, хотя и не таким, который хочется пробовать постоянно. Но настоящую арлекино такие мелочи, как вкус серы на губах и ощущение, что жуешь живых и подергивающихся червей, остановить не могли – девушка сумела найти и в этих необычных чувствах свои достоинства, и довела поцелуй до конца и даже чуть дальше.
  Оторвавшись, наконец, от губ Пьетрассо, она сплюнула на отполированные десятками ног доски густую слюну, и, не чинясь, вытерла губы рукавом.
  - Противно! – пожаловалась она своей жертве. – Но необычно, необычно. Интересно, а если попробовать вкус пониже, как он будет ощущаться? Надо бы проверить, а? – То, что несчастный юноша может не испытывать такого исследовательского интереса, певичку не слишком волновало – даже если тот будет краснеть, как монашка при виде достоинства морганта, и вырываться, как рыбола из сетей похотливого рыбака, то потом все равно сдастся и оценит.

  …После поцелуя и своего предложения прогуляться вертихвостка ожидала многого, хотя самоуверенно рассчитывала на успех. Accidenti, она даже поняла бы, если несостоявшийся любовник сбежал! По Пьетрассо, вместо того, чтобы вести себя, как подобает нормальному мужчине или хотя бы смущенному юноше, подло заколдовал ее, вынудив все-все рассказать! А потом, вместо того, чтобы восхититься изяществом задумки, принялся поучать! Нет, чтобы сказать: «Красавица, твои песни прекрасны, но ты еще бесподобнее! А то, как ты нашла того, кто знает Балладника – просто perfettamente»! С другой стороны, не мытьем, так катаньем, она добилась своего, причем с восхитительной легкостью.
  Стоило только чарам приказа освободить язык, девушка неудачно попыталась подбочениться – на тело, как оказалось, снятие магии не распространялось – и заявила:
  - А ты подумай, mio caro, pazzo ragazzo. Ведь если бы я…
  Договорить ей не дали.

  Перепугавшаяся за подругу Мег вырвалась на помост, перепугав своим рявканьем и блестящими злобой глазами не только готового было открыться Пьетрассо, но и Эйшет, взволнованную тем, что представление превратиться в смертоубийство. Не превратилось, к счастью: рогатенький при виде живой машины для убийств рассудительно растаял туманом – и, видит Бездна, осуждать его за это арлекина не могла. А вот за то, что из-за вспыльчивости одной и опасливости другого переговоры сорвались, осуждать всех очень хотелось, причем долго, матерно, с битьем посуды об пол, заламыванием рук и биение головой об пол, причем не только своей.
  Сведшая мышцы магическая судорога пропала вместе с Пьетрассо, и молодая малебранке, не ожидавшая таких резких перемен, едва не упала, упершись влажной от нервов ладошкой в крепкие мышцы морганты.
  - Ме-е-е-ег…

  Подняв взгляд на толпу, Эйшет нервно сглотнула. Еще недавно благодарные, зрители теперь смотрели на их компанию волками, даром что зубы не скалили. Их озлобление ощущалось практически на физическом уровне, липло к коже маслянистой пленкой, и отдавалось где-то в глубине души одновременно притягательным и гаденьким чувством того, как темное и дурное закрывает незримой пеленой все вокруг, пятная людские души своими стигматами.
  В принципе, если бы это было обычное выступление для публики с целью немножко набить мошну, можно было после такого конфуза смущенно поулыбаться и сделать всем ручкой. Но, к сожалению, без благорасположения этой публики найти Балладника-Раферо и не умеющего нормально целоваться Пьетрассо было задачкой почище, чем неделю не петь, когда есть голос и лютня. Поэтому Эйшет хочешь-не хочешь, а пришлось импровизировать.

  Скинув с локтя руку заботливого, но ужасно несвоевременного Леонардо, девушка прошипела своим socio таким тоном, словно кошке на хвост наступили:
  - Che schifo! Мы влипли! Подыграйте, со всем соглашайтесь и не спорьте, молю – потом объясню!

  Уперев руки в бока и гордо вскинув голову, рогатенькая задрала голову, чтобы посмотреть в глаза Мегары, и громким, хорошо поставленным голосом, так, чтобы слышала вся площадь, заявила:
  - Мег! Я знаю, что ты меня любишь! Я знаю, что ты меня защищаешь ото всех опасностей! Но это переходит все границы! Мой новый друг и давно потерянный братик не хотел мне вредить! Я просто остолбенела от того, что у нас с ним одно и то же родимое пятно! А ты все испортила! Ты! – пальчик Эйшет уткнулся в грудь морганты, а голос набрал силы. - Ты меня огорчила! Пообещай, что извинишься перед ним! И перед зрителями, которые были вынуждены это наблюдать! И передо мной! И немедленно спустишься вниз, а то я расплачусь!

  На этой тираде Эйшет съежилась и громко всхлипнула, склонив голову. Но лишь на миг – сделав шумный шаг вперед, девушка скороговоркой бросила за спину:
  - Фра Леонардо, меня знобит. У меня в суме лежит гамбезон – накинь его мне на плечи. После чего незамедлительно оставь одну перед этими людьми. Я буду говорить.

  Как витрувиан исполнит ее просьбу, девушка планировала залезть на «Кресло душителей», и вещать уже оттуда. Но пока этого не произошло, речь можно было толкать и отсюда. Лучше всего было бы вообще усесться на край помоста, поближе к людям, и оттуда говорить, но с особенностями подарка Лато малебранке уже ознакомилась, и бегать кругами от жаждущей ее тела толпы не хотела – это, конечно, всегда весело, но, к сожалению, не всегда уместно.
  - Друзья! – звонко выкрикнула арлекина, старательно игнорируя всю тяжесть взглядов окружающих. – Простите меня, друзья! – она низко поклонилась начавшим расходиться людям. – И подругу мою тоже простите – не со зла они, и не по злобе душевной, а лишь по заботе слишком сильной и испугу за меня! Я, Эйшет из Вольтурнии, - выпрямившаяся девушка продолжила, положив ладонь на сердце, - известная также как Инанна, вам пела и старалась добавить в вашу жизнь побольше ярких, светлых красок, и я обещаю, что возьму за друзей ответственность, чтобы они не навредили ни вам, добрые зрители, ни другим людям Староместья!
  Потому что я верю вам, стараюсь подарить вам радость! Поверьте и вы мне – а если подведу, ославьте меня на века так, что больше нигде мою лютню не захотят слушать! Ведь для арлекины это смерть, вы же знаете! Я – здесь! – рогатая распахнула руки, будто собиралась обнять весь мир, и произнесла со всей искренностью. – Я перед вами! Поверьте мне один раз, прошу. Просто поверьте… И простите, если сможете.

Пост находится в недоступной вам комнате!

Когда ты на охоте - а в данный момент Орсино выступал если не в качестве охотника, то как минимум следопыта - важно не привлекать к себе внимания. Поэтому бенанданте старался максимально походить на окружающих: хлопал, когда другие хлопали, восторженно кричал, когда другие кричали, хлопал по плечу в знак одобрения, когда его хлопали. В общем старался, если не стать своим - в Староместье, где все друг друга, если не знают, то как минимум слышали, - то хотя бы не быть откровенным чужаком.

- Уф-ф-ф... красиво ушел! - восхищенно произнес Орсино, когда облако, внезапно окутавшее сцену, рассеялось и на помосте остался только один малебранке. Точнее одна, та, которая наша. Да, искусство маскировки используют не только те. кто охотится, но и те, на кого охотятся. Так зайцы два раза в год меняют шубу, бабочки притворяются листиком, а мелкая рыбешка взбаломучивает придонный ил, чтобы скрыться от зубастой щуки. Совсем как Пьетрассо... Да что там, разве еще не так давно они сами не уходили через туман Фумареи? Так кто он вообще: заяц дрожащий или право имеет? Спросить, только спросить...

- Слушай, а этот Пьетрассо, - друид обратился к одному из пока еще не успевших уйти по своим делам зрителей, - Он кто: волшебник или фокусник?
Эффектный способ, выбранный малебранке для того, чтобы удалиться со сцены, допускал и то, и другое.

В медовом зале конунга Хрольфа Бурого пахло дымом, смолой и железом. На стенах висели круглые щиты, раскрашенные чёрным и жёлтым, в цвета клана; на некоторых сохранились выбоины и вмятины — следы прежних битв. Шкуры на полу и трофеи на стенах потемнели со временем, но органично дополняли мрачное величие приёмных покоев. За высоким столом, под факелами, сидел сам Хрольф — широкоплечий, с бородой цвета морёного дуба и глазами, в которых отражалось северное небо.

Он поднял взгляд и улыбнулся, когда Хельгард переступил порог.
— Хельгард Буревестник, сын Бьярни Седого, — произнёс он голосом, в котором звенела сталь и слышались раскаты грома. — Ярл Сигвард хвалит твою службу и твоё мужество. Настало время, когда храбрость нужна не только на наших берегах…

Первый среди равных поднялся, опираясь на рукоять меча, и сделал шаг навстречу.
— В южных землях поднимается тьма. Мой побратим, Анрауд Отчаянный, слишком горд, чтобы просить о помощи напрямую, и слишком хитёр, чтобы сообщать о Скверне просто так. Ты отправишься в Горт Гелин, присоединишься к Красным Маршалам и станешь моей десницей в далёком краю.

Хельгард молча кивнул. В его груди билось сердце моряка и воина — там, где буря всегда ждала своего часа.
— Я исполню волю твою, конунг, — произнёс Буревестник, и в его голосе не дрогнула ни одна нота.

Хрольф протянул руку, положив ладонь на плечо своего хускарла.
— Боги хранят того, кто не боится их гнева. Возьми этот браслет — знак моей воли. Покажи его Анрауду и Красным Маршалам — пусть знают, что Север держит данное когда-то слово…

Аудиенция была закончена, поручение получено. Конунг вернулся на свой резной трон и устало махнул рукой на прощание. Длинные церемонии нужны были лишь с заморскими посольствами да на пиршествах, в остальных делах северяне предпочитали краткость и прагматичность, без лишних словоблудий и иносказательств. Зачем? Боги и так всё видят!

На следующее утро море гудело низко, будто предвещая шторм. Скалы стонали под ударами волн, и чайки кружили над бухтой. У причала стоял «Ледяной ворон» — лёгкий драккар, острый нос которого был украшен резной фигурой морского змея.

Хельгард проверял снаряжение, топор и мешок с провизией, когда к нему подошёл отец. Бьярни Седой, как всегда, был немногословен: плечистый, с ветром в волосах и морской солью в морщинах.
Он посмотрел на сына долго, с прищуром, будто запоминал каждую черту.
— Далеко плывёшь, — сказал он наконец.
— Да. И, быть может, надолго.
Бьярни молча кивнул, потом сделал шаг вперёд и коротко ударил сына кулаком в грудь.
— На удачу, — сказал он хрипло. — Чтобы помнил, кто ты и откуда.

Хельгард не ответил. Только положил руку на плечо отца, сжимая крепко, как в бою.

Позади стояла мать. Астрид держала в руках шерстяной плащ, пахнущий дымом и домом. Её глаза блестели, но слёзы не пролились.
— Пусть волны будут к тебе добры, сын, — тихо сказала она. — И пусть ветер, что рвёт паруса, несёт тебя домой.
Она накинула ему плащ на плечи, пригладила складку и отвела взгляд, будто боялась, что, встретившись глазами, не отпустит.

— Ахой! — прокричал кормчий, возвещая скорое отбытие, и два десятка вёсел опустились в воду. Хельгард крепко обнял отца, на краткий миг прижался щекой к волосам матери и одним прыжком запрыгнул в ладью. Махнул на прощание рукой. В следующее мгновение вёсла синхронно ударили по воде, и лёгкий драккар стремительно отчалил от пристани, оставляя позади Тингвеллир. Хельгард стоял на корме. Ветер бил в лицо, подгоняя парус. На берегу двое — отец и мать — стояли рядом, как два утёса, что сдерживают море. Отец не махал рукой, мать не плакала.
Он видел их до тех пор, пока туман и волны не стёрли берег из памяти.

А море пело свою древнюю песнь. Где-то далеко, за бурями и днями пути, уже ждали его новые братья — Красные Маршалы и борьба со Скверной.

Через двенадцать дней корабль достиг чужих берегов.
Утро едва проклюнулось над серыми водами, когда туман, густой, как овечья шерсть, лёг на бухту Порт Ангора.
Море дышало медленно и тяжело, словно древний зверь, ворочающийся во сне. Из этой безмолвной пелены вдруг выступил силуэт — длинный и острый, с поднятым носом, увенчанным резной головой морского змея.

Сначала портовые подумали, что это призрак — дитя тумана и страха. Но затем стало слышно тихий шорох вёсел, мерный и тяжёлый, и люди, стоявшие на причале, начали осенять себя триадным знамением — кто во имя своего Единого Бога, кто просто от ужаса.
— Драккар… — выдохнул кто-то. — Северяне…

Стража, сонная и озябшая, вскинула копья. За стенами порта загорелись сигнальные костры, и их рыжие языки затрепетали в густом тумане, будто глаза демонов.
Зазвенели цепи, захлопали сапоги, и на стене показались лучники.
— К оружию! — донеслось с башни.

И тогда из тумана раздался вой рога — долгий, глубокий, будто само море закричало в ответ на зов берега. Звук этот не был угрозой — в нём звучала древняя сила и знак: идут не враги, но воины мира.
Стражники замерли, переглядываясь. Один из старших, морщинистый ветеран, узнал звук:
— Это северный рог, — сказал он глухо. — Так зовут друзей, не врагов.

Драккар вышел из тумана полностью — его борта были покрыты белёсой солью и остатками водорослей от недавней бури. На носу поблёскивала бронза змеиной головы, а парус, сложенный, свисал тяжёлыми складками, словно крыло уставшей птицы.
Скрипнула пристань — корабль мягко ударился о сваи, и по трапу хлынули люди. Два десятка северян, широкоплечих, закованных в кольчуги, со щитами на спинах и топорами на поясах, сошли на землю без суеты, как воины, привыкшие к любому берегу.

Последним ступил Хельгард Буревестник. Тяжёлый меховой плащ был отброшен за спину, рука покоилась на рукояти меча. Его лицо, обветренное и спокойное, глядело вперёд — на чужой город, в котором пахло влажным камнем, дымом и опасностью. С каждым шагом доски причала скрипели под сапогами, будто шептали: вот идёт человек с севера.

Стража не спешила опускать оружие. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и плеском волн.
Хельгард шагнул вперёд и произнёс громко, чтобы услышали даже те, кто прятался за стенами:
— Я — Хельгард, хускарл конунга Хрольфа Бурого! Иду по его воле в Горт Гелин, чтобы соединить силу с Красными Маршалами и ярлом Анраудом Отчаянным!

С этими словами он вынул из-за пояса серебряный браслет с волчьей головой и поднял его над головой. Пламя костров отразилось в металле, и стража понемногу опустила оружие.
Один из капитанов, пожилой человек в плаще с гербом порта, выступил вперёд и склонил голову:
— Тогда добро пожаловать в Порт Ангор, северянин. Боги свидетели, никому не нужны неприятности.

Хельгард лишь кивнул и оглянулся на своих людей.
— Грузите припасы. Здесь отдохнём день-другой — потом в путь.
И когда солнце наконец пробилось сквозь туман, его лучи легли на бронзовую голову змея, словно напоминая: буря ещё впереди.

День спустя, когда туман рассеялся и Порт Ангор вновь зажил своими шумными делами, Хельгард стоял у ворот нижнего рынка, где сходились купцы, наёмники и обозные. Гул голосов, запах пряностей и конского навоза смешивались с морским ветром, приносящим соль и крики чаек.

Караван из пяти повозок, гружённых сукном, зерном и коваными изделиями, собирался в путь к Горт Гелину. Торговцы искали тех, кто мог бы охранить их от разбойников и тварей, что, по слухам, вылезали из лесов, заражённых Скверной.
Хельгард выступил вперёд, сопровождаемый десятком своих северян.
— Мы ищем дорогу в Горт Гелин, — сказал он старшему из купцов. — А ты ищешь тех, кто не бежит при первом звуке стали.
Купец, толстый, с испачканной чернилами бородой, окинул воинов взглядом и торопливо кивнул.
— Защита такого рода нам не помешает. Серебро получите по прибытии — живыми.

Сделка была заключена просто — рукопожатием и клятвой на браслете.
Часть северян — те, кто жаждал вернуться домой, — уже готовили «Ледяного ворона» к обратному пути. Хельгард простился с ними у самого причала.
— Передайте ярлу Сигварду, что буря пока держится, — сказал он. — Но скоро я пошлю гром обратно с юга.

Они ударили друг друга по рукам — как братья по стене щитов, — и те, кто уходил, молча подняли парус.
Когда драккар скользнул в туманную даль, Хельгард ощутил, как море уходит из-под ног, уступая место дороге.

Путь к Горт Гелину лежал через долины, где витал пряный запах луговых цветов и дыма очагов. Небольшие деревеньки, колодцы, следы копыт на сырой земле, мох на камнях — всё это говорило о безмятежной жизни, но внутреннее чутьё подсказывало, что это лишь краткий миг тишины между войнами за власть и территории, короткая передышка перед тем, как Скверна окутает всё мраком.
Хельгард и его десяток шли рядом с повозками, зорко всматриваясь в тень и слушая каждый шорох. Иногда он поднимал взгляд к небу — там, где ветры всё ещё говорили на языке севера.

Караван медленно продвигался на запад, и на тридцатый день над горизонтом показались стены Горт Гелина — величественного города, где решалась судьба земель и где Хельгарда уже ждали Красные Маршалы.

К полудню караван вошёл в долину, где солнце, преломляясь в золотистой дымке, осветило стены Горт Гелина. Издали город казался морской крепостью — мощным, как скала, и прекрасным, как утренний штиль. Каменные бастионы отражали отблеск залива Конви, а над башнями, будто кроны древних деревьев, поднимались шпили храмов. Но чем ближе подходили путники, тем сильнее чувствовалась жизнь — шумная, кипучая, полная запахов, цветов и криков, как сама буря, но иная — не морская, а людская.

Хельгард, привыкший к запаху соли и гари костров, теперь вдыхал ароматы благовоний, жареного мяса и пряностей.
— Город богов и купцов, — произнёс он, глядя, как солнце играло на витражах белокаменного храма. — Слишком много красок для одного глаза.
Один из северян усмехнулся:
— А для нашего серебра — самое место.
— Пусть серебро останется у живых, — ответил Хельгард. — Мы пришли не грабить, а исполнить долг.

Они вошли в город вместе с караваном, минуя ворота, украшенные резными гербами и плющом. Толпа захлестнула их, как прибой: торговцы выкрикивали цены, музыканты бренчали на струнах, пахло корицей, пылью и свежим хлебом. Повозки остановились у Базара Всех Ветров, где люди всех племён и языков, казалось, спорили и торговались на едином языке выгоды.

Северяне шли плотной группой, вызывая взгляды — кто-то осенял себя триадным знамением или хватался за амулет в честь Старых Богов, кто-то отворачивался, но дети, смеясь, бежали за ними, стараясь дотронуться до колец кольчуги. Хельгард ощущал на себе чужие взгляды, но не придавал им значения. Его мир был прост: путь, цель и клятва. Всё остальное — тени и шелуха.

Когда караванщики расплатились, Хельгард повернулся к своим людям. Они стояли рядом, запылённые, но прямые, как мачты. Дорога спаяла их крепче, чем железо.
— Здесь наши пути расходятся, — сказал он негромко. — Вы возвращайтесь в Ангор, а оттуда — домой. Передайте ярлу, что я дошёл.
Один из воинов, молодой, но с глазами, видавшими многое, спросил:
— А ты, хёвдинг?
— У меня путь дальше, — ответил Хельгард. — Пока не узнаю, зачем боги привели меня сюда.

Он обошёл десяток взглядом — без лишних слов, но каждый из них понял, что это прощание может быть последним. Они ударили кулаками о грудь — как делали всегда, уходя в шторм.
Когда северяне растворились в шуме базара, Хельгард остался стоять один посреди людского моря. Перед ним простирался город — огромный, пёстрый, дышащий тысячью голосов. И где-то за этими стенами, в сердце Горт Гелина, его уже ждали Красные Маршалы. Хельгард поправил плащ, бросил взгляд на небо, восславил богов и шагнул вглубь города.

На рассвете второго дня после прибытия в Горт Гелин Хельгард нашёл дорогу к Багряной Башне — бастиону Красных Маршалов, чьи алые стяги реяли над каменными подворьями. Там ему было суждено встретить тех, с кем предстоит сражаться плечом к плечу. На него смотрели настороженно, но в ответном взгляде не было гордыни — была лишь тяжесть, что несут люди чести и долга.

Командор, суровый кимрий по имени Эйрвин, принял Хельгарда коротко и по-военному:
— У нас не спрашивают, откуда ты. Важно — куда ты готов идти.
Хельгард лишь кивнул:
— Я иду туда, где нужна крепкая рука и надёжное плечо.

Неделя, проведённая среди Красных Маршалов, была для северянина испытанием не битвой, а дисциплиной. Здесь не гремели рога и не шумели костры дружин — здесь каждое движение было выверено, каждый удар — ритуалом. Хельгард привык к бою, как к дыханию, но теперь учился держать строй, слушать команды, сражаться бок о бок с магами и лучниками. Их было меньше десятка, но у каждого была своя роль в бою: кому-то требовалась защита, кому-то — присмотр, а кому-то лучше было не мешать, давая пространство для манёвра. Для опытного воителя освоить подобные нюансы несложно, но синхронизировать действия, чтобы они были едины и естественны, как дыхание, — на это потребуется больше времени, чем неделя.

Дни текли в тренировках: звон металла, запах пота и воска, гул молитв в капелле, где маршалы клялись «стоять до последнего». По вечерам Хельгард поднимался на стены крепости и смотрел на город — море крыш, белый мрамор храмов, зелень садов, и над всем этим — янтарные отблески замка Кайр Гвер, сиявшего на холме, будто само солнце решило спуститься на землю. Он не любил пышность, но красота этого места вызывала в нём странное чувство — как будто даже камни здесь помнили о славе и смерти.

Когда пришёл день аудиенции, небо было чистым, и янтарь замка горел, как расплавленное золото. Вместе с представителями Красных Маршалов Хельгард поднялся по мраморным ступеням, чувствуя, как каждая отражает солнечный свет. Внутри его поразило величие — витражи, сиявшие всеми цветами рассвета, янтарные панели, излучавшие мягкое тепло, ароматы воска, цветов и благовоний, смешанные с металлическим запахом оружия.

Хельгард остановился у порога тронного зала, поражённый не роскошью, а силой — живой, дышащей магией, пронизывающей это место. Когда двери распахнулись, он увидел их: короля Анрауда Отчаянного — в багрянце и золоте, с глазами, в которых сверкал огонь воина; и королеву Келервен — прекрасную и холодную, как лунный свет на снегу.

Дождавшись своей очереди, северянин вышел из строя и склонил голову, не опуская взгляда — не из дерзости, но из честности.
— Конунг Хрольф Бурый послал меня, — сказал он голосом, в котором звучал прибой. — Я — Хельгард Буревестник, его хускарл. Прибыл, чтобы исполнить союз и встать плечом к плечу с Красными Маршалами против Скверны.

В зале повисла тишина. Лишь янтарь тронного зала отразил золотое сияние, будто само солнце одобрило его слова. Хель коснулся браслета на запястье, подтверждая клятву, и посмотрел на вёльву — хранительницу традиций и ту, что свидетельствует перед богами за произнесённые слова и взятые на себя обеты и обещания.

Когда он вновь обернулся к тронам, взгляд королевы Келервен встретился с его. В её глазах сверкнул зелёный огонь древнего леса, и на миг ему показалось, будто где-то далеко, за морями и бурями, сами боги следят за ним. Улыбнувшись, Хель вернулся в строй, освобождая место следующему.

Пост находится в недоступной вам комнате!

"Четыре чёрненьких, чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж"
Исчадий, в прочем, пред толпой предстало всего двое, зато и перформенс они устроили более солидный. Если до перехода второго малебранке в нападение Лео продвигался вперёд неспеша, то после его выходки и остолбенения их Арлекино он уже заметно ускорился, попутно прощупывая окружающее пространство своими исчадиедетекторами. Ожидаемо, небожителей в окрестностях не оказалось, зато от Пьетрассо фонило исчадием аж за двоих!
К моменту, когда витрувиан подобрался к сцене и уже потянулся было за мечом, чтобы... Ну, он ещё не придумал(Не требуйте от него многого, он старается!), как вмешалась Мегара. К несчастью, Пьетрассо оказался не только достаточно умным, чтобы захотеть ретироваться, но и достаточно расторопным, чтобы успеть это сделать. По итогу деревяшке оставалось лишь забраться на сцену и проверить состояние малебранки.
–Госпожа Инанна, Вы в порядке?–Спросил чеппо, дважды щёлкая пальцами(Звук получился не щёлкающий, а стукающий) – проверяя её реакцию. После он, глядя в толпу, быстрым одной руки жестом указав своим напарником проследовать за ним куда-то в сторону от площади и "Сцены", второй рукой взял под локоть Инанну, кивком предложив ей так же проследовать за ним.

В медовом зале конунга Хрольфа Бурого пахло дымом, смолой и железом. На стенах висели круглые щиты, раскрашенные чёрным и жёлтым, в цвета клана; на некоторых сохранились выбоины и вмятины — следы прежних битв. Шкуры на полу и трофеи на стенах потемнели со временем, но органично дополняли мрачное величие приёмных покоев. За высоким столом, под факелами, сидел сам Хрольф — широкоплечий, с бородой цвета морёного дуба и глазами, в которых отражалось северное небо.

Он поднял взгляд и улыбнулся, когда Хельгард переступил порог.
— Хельгард Буревестник, сын Бьярни Седого, — произнёс он голосом, в котором звенела сталь и слышались раскаты грома. — Ярл Сигвард хвалит твою службу и твоё мужество. Настало время, когда храбрость нужна не только на наших берегах…

Первый среди равных поднялся, опираясь на рукоять меча, и сделал шаг навстречу.
— В южных землях поднимается тьма. Мой побратим, Анрауд Отчаянный, слишком горд, чтобы просить о помощи напрямую, и слишком хитёр, чтобы сообщать о Скверне просто так. Ты отправишься в Горт Гелин, присоединишься к Красным Маршалам и станешь моей десницей в далёком краю.

Хельгард молча кивнул. В его груди билось сердце моряка и воина — там, где буря всегда ждала своего часа.
— Я исполню волю твою, конунг, — произнёс Буревестник, и в его голосе не дрогнула ни одна нота.

Хрольф протянул руку, положив ладонь на плечо своего хускарла.
— Боги хранят того, кто не боится их гнева. Возьми этот браслет — знак моей воли. Покажи его Анрауду и Красным Маршалам — пусть знают, что Север держит данное когда-то слово…

Аудиенция была закончена, поручение получено. Конунг вернулся на свой резной трон и устало махнул рукой на прощание. Длинные церемонии нужны были лишь с заморскими посольствами да на пиршествах, в остальных делах северяне предпочитали краткость и прагматичность, без лишних словоблудий и иносказательств. Зачем? Боги и так всё видят!

На следующее утро море гудело низко, будто предвещая шторм. Скалы стонали под ударами волн, и чайки кружили над бухтой. У причала стоял «Ледяной ворон» — лёгкий драккар, острый нос которого был украшен резной фигурой морского змея.

Хельгард проверял снаряжение, топор и мешок с провизией, когда к нему подошёл отец. Бьярни Седой, как всегда, был немногословен: плечистый, с ветром в волосах и морской солью в морщинах.
Он посмотрел на сына долго, с прищуром, будто запоминал каждую черту.
— Далеко плывёшь, — сказал он наконец.
— Да. И, быть может, надолго.
Бьярни молча кивнул, потом сделал шаг вперёд и коротко ударил сына кулаком в грудь.
— На удачу, — сказал он хрипло. — Чтобы помнил, кто ты и откуда.

Хельгард не ответил. Только положил руку на плечо отца, сжимая крепко, как в бою.

Позади стояла мать. Астрид держала в руках шерстяной плащ, пахнущий дымом и домом. Её глаза блестели, но слёзы не пролились.
— Пусть волны будут к тебе добры, сын, — тихо сказала она. — И пусть ветер, что рвёт паруса, несёт тебя домой.
Она накинула ему плащ на плечи, пригладила складку и отвела взгляд, будто боялась, что, встретившись глазами, не отпустит.

— Ахой! — прокричал кормчий, возвещая скорое отбытие, и два десятка вёсел опустились в воду. Хельгард крепко обнял отца, на краткий миг прижался щекой к волосам матери и одним прыжком запрыгнул в ладью. Махнул на прощание рукой. В следующее мгновение вёсла синхронно ударили по воде, и лёгкий драккар стремительно отчалил от пристани, оставляя позади Тингвеллир. Хельгард стоял на корме. Ветер бил в лицо, подгоняя парус. На берегу двое — отец и мать — стояли рядом, как два утёса, что сдерживают море. Отец не махал рукой, мать не плакала.
Он видел их до тех пор, пока туман и волны не стёрли берег из памяти.

А море пело свою древнюю песнь. Где-то далеко, за бурями и днями пути, уже ждали его новые братья — Красные Маршалы и борьба со Скверной.

Через двенадцать дней корабль достиг чужих берегов.
Утро едва проклюнулось над серыми водами, когда туман, густой, как овечья шерсть, лёг на бухту Порт Ангора.
Море дышало медленно и тяжело, словно древний зверь, ворочающийся во сне. Из этой безмолвной пелены вдруг выступил силуэт — длинный и острый, с поднятым носом, увенчанным резной головой морского змея.

Сначала портовые подумали, что это призрак — дитя тумана и страха. Но затем стало слышно тихий шорох вёсел, мерный и тяжёлый, и люди, стоявшие на причале, начали осенять себя триадным знамением — кто во имя своего Единого Бога, кто просто от ужаса.
— Драккар… — выдохнул кто-то. — Северяне…

Стража, сонная и озябшая, вскинула копья. За стенами порта загорелись сигнальные костры, и их рыжие языки затрепетали в густом тумане, будто глаза демонов.
Зазвенели цепи, захлопали сапоги, и на стене показались лучники.
— К оружию! — донеслось с башни.

И тогда из тумана раздался вой рога — долгий, глубокий, будто само море закричало в ответ на зов берега. Звук этот не был угрозой — в нём звучала древняя сила и знак: идут не враги, но воины мира.
Стражники замерли, переглядываясь. Один из старших, морщинистый ветеран, узнал звук:
— Это северный рог, — сказал он глухо. — Так зовут друзей, не врагов.

Драккар вышел из тумана полностью — его борта были покрыты белёсой солью и остатками водорослей от недавней бури. На носу поблёскивала бронза змеиной головы, а парус, сложенный, свисал тяжёлыми складками, словно крыло уставшей птицы.
Скрипнула пристань — корабль мягко ударился о сваи, и по трапу хлынули люди. Два десятка северян, широкоплечих, закованных в кольчуги, со щитами на спинах и топорами на поясах, сошли на землю без суеты, как воины, привыкшие к любому берегу.

Последним ступил Хельгард Буревестник. Тяжёлый меховой плащ был отброшен за спину, рука покоилась на рукояти меча. Его лицо, обветренное и спокойное, глядело вперёд — на чужой город, в котором пахло влажным камнем, дымом и опасностью. С каждым шагом доски причала скрипели под сапогами, будто шептали: вот идёт человек с севера.

Стража не спешила опускать оружие. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и плеском волн.
Хельгард шагнул вперёд и произнёс громко, чтобы услышали даже те, кто прятался за стенами:
— Я — Хельгард, хускарл конунга Хрольфа Бурого! Иду по его воле в Горт Гелин, чтобы соединить силу с Красными Маршалами и ярлом Анраудом Отчаянным!

С этими словами он вынул из-за пояса серебряный браслет с волчьей головой и поднял его над головой. Пламя костров отразилось в металле, и стража понемногу опустила оружие.
Один из капитанов, пожилой человек в плаще с гербом порта, выступил вперёд и склонил голову:
— Тогда добро пожаловать в Порт Ангор, северянин. Боги свидетели, никому не нужны неприятности.

Хельгард лишь кивнул и оглянулся на своих людей.
— Грузите припасы. Здесь отдохнём день-другой — потом в путь.
И когда солнце наконец пробилось сквозь туман, его лучи легли на бронзовую голову змея, словно напоминая: буря ещё впереди.

День спустя, когда туман рассеялся и Порт Ангор вновь зажил своими шумными делами, Хельгард стоял у ворот нижнего рынка, где сходились купцы, наёмники и обозные. Гул голосов, запах пряностей и конского навоза смешивались с морским ветром, приносящим соль и крики чаек.

Караван из пяти повозок, гружённых сукном, зерном и коваными изделиями, собирался в путь к Горт Гелину. Торговцы искали тех, кто мог бы охранить их от разбойников и тварей, что, по слухам, вылезали из лесов, заражённых Скверной.
Хельгард выступил вперёд, сопровождаемый десятком своих северян.
— Мы ищем дорогу в Горт Гелин, — сказал он старшему из купцов. — А ты ищешь тех, кто не бежит при первом звуке стали.
Купец, толстый, с испачканной чернилами бородой, окинул воинов взглядом и торопливо кивнул.
— Защита такого рода нам не помешает. Серебро получите по прибытии — живыми.

Сделка была заключена просто — рукопожатием и клятвой на браслете.
Часть северян — те, кто жаждал вернуться домой, — уже готовили «Ледяного ворона» к обратному пути. Хельгард простился с ними у самого причала.
— Передайте ярлу Сигварду, что буря пока держится, — сказал он. — Но скоро я пошлю гром обратно с юга.

Они ударили друг друга по рукам — как братья по стене щитов, — и те, кто уходил, молча подняли парус.
Когда драккар скользнул в туманную даль, Хельгард ощутил, как море уходит из-под ног, уступая место дороге.

Путь к Горт Гелину лежал через долины, где витал пряный запах луговых цветов и дыма очагов. Небольшие деревеньки, колодцы, следы копыт на сырой земле, мох на камнях — всё это говорило о безмятежной жизни, но внутреннее чутьё подсказывало, что это лишь краткий миг тишины между войнами за власть и территории, короткая передышка перед тем, как Скверна окутает всё мраком.
Хельгард и его десяток шли рядом с повозками, зорко всматриваясь в тень и слушая каждый шорох. Иногда он поднимал взгляд к небу — там, где ветры всё ещё говорили на языке севера.

Караван медленно продвигался на запад, и на тридцатый день над горизонтом показались стены Горт Гелина — величественного города, где решалась судьба земель и где Хельгарда уже ждали Красные Маршалы.

К полудню караван вошёл в долину, где солнце, преломляясь в золотистой дымке, осветило стены Горт Гелина. Издали город казался морской крепостью — мощным, как скала, и прекрасным, как утренний штиль. Каменные бастионы отражали отблеск залива Конви, а над башнями, будто кроны древних деревьев, поднимались шпили храмов. Но чем ближе подходили путники, тем сильнее чувствовалась жизнь — шумная, кипучая, полная запахов, цветов и криков, как сама буря, но иная — не морская, а людская.

Хельгард, привыкший к запаху соли и гари костров, теперь вдыхал ароматы благовоний, жареного мяса и пряностей.
— Город богов и купцов, — произнёс он, глядя, как солнце играло на витражах белокаменного храма. — Слишком много красок для одного глаза.
Один из северян усмехнулся:
— А для нашего серебра — самое место.
— Пусть серебро останется у живых, — ответил Хельгард. — Мы пришли не грабить, а исполнить долг.

Они вошли в город вместе с караваном, минуя ворота, украшенные резными гербами и плющом. Толпа захлестнула их, как прибой: торговцы выкрикивали цены, музыканты бренчали на струнах, пахло корицей, пылью и свежим хлебом. Повозки остановились у Базара Всех Ветров, где люди всех племён и языков, казалось, спорили и торговались на едином языке выгоды.

Северяне шли плотной группой, вызывая взгляды — кто-то осенял себя триадным знамением или хватался за амулет в честь Старых Богов, кто-то отворачивался, но дети, смеясь, бежали за ними, стараясь дотронуться до колец кольчуги. Хельгард ощущал на себе чужие взгляды, но не придавал им значения. Его мир был прост: путь, цель и клятва. Всё остальное — тени и шелуха.

Когда караванщики расплатились, Хельгард повернулся к своим людям. Они стояли рядом, запылённые, но прямые, как мачты. Дорога спаяла их крепче, чем железо.
— Здесь наши пути расходятся, — сказал он негромко. — Вы возвращайтесь в Ангор, а оттуда — домой. Передайте ярлу, что я дошёл.
Один из воинов, молодой, но с глазами, видавшими многое, спросил:
— А ты, хёвдинг?
— У меня путь дальше, — ответил Хельгард. — Пока не узнаю, зачем боги привели меня сюда.

Он обошёл десяток взглядом — без лишних слов, но каждый из них понял, что это прощание может быть последним. Они ударили кулаками о грудь — как делали всегда, уходя в шторм.
Когда северяне растворились в шуме базара, Хельгард остался стоять один посреди людского моря. Перед ним простирался город — огромный, пёстрый, дышащий тысячью голосов. И где-то за этими стенами, в сердце Горт Гелина, его уже ждали Красные Маршалы. Хельгард поправил плащ, бросил взгляд на небо, восславил богов и шагнул вглубь города.

На рассвете второго дня после прибытия в Горт Гелин Хельгард нашёл дорогу к Багряной Башне — бастиону Красных Маршалов, чьи алые стяги реяли над каменными подворьями. Там ему было суждено встретить тех, с кем предстоит сражаться плечом к плечу. На него смотрели настороженно, но в ответном взгляде не было гордыни — была лишь тяжесть, что несут люди чести и долга.

Командор, суровый кимрий по имени Эйрвин, принял Хельгарда коротко и по-военному:
— У нас не спрашивают, откуда ты. Важно — куда ты готов идти.
Хельгард лишь кивнул:
— Я иду туда, где нужна крепкая рука и надёжное плечо.

Неделя, проведённая среди Красных Маршалов, была для северянина испытанием не битвой, а дисциплиной. Здесь не гремели рога и не шумели костры дружин — здесь каждое движение было выверено, каждый удар — ритуалом. Хельгард привык к бою, как к дыханию, но теперь учился держать строй, слушать команды, сражаться бок о бок с магами и лучниками. Их было меньше десятка, но у каждого была своя роль в бою: кому-то требовалась защита, кому-то — присмотр, а кому-то лучше было не мешать, давая пространство для манёвра. Для опытного воителя освоить подобные нюансы несложно, но синхронизировать действия, чтобы они были едины и естественны, как дыхание, — на это потребуется больше времени, чем неделя.

Дни текли в тренировках: звон металла, запах пота и воска, гул молитв в капелле, где маршалы клялись «стоять до последнего». По вечерам Хельгард поднимался на стены крепости и смотрел на город — море крыш, белый мрамор храмов, зелень садов, и над всем этим — янтарные отблески замка Кайр Гвер, сиявшего на холме, будто само солнце решило спуститься на землю. Он не любил пышность, но красота этого места вызывала в нём странное чувство — как будто даже камни здесь помнили о славе и смерти.

Когда пришёл день аудиенции, небо было чистым, и янтарь замка горел, как расплавленное золото. Вместе с представителями Красных Маршалов Хельгард поднялся по мраморным ступеням, чувствуя, как каждая отражает солнечный свет. Внутри его поразило величие — витражи, сиявшие всеми цветами рассвета, янтарные панели, излучавшие мягкое тепло, ароматы воска, цветов и благовоний, смешанные с металлическим запахом оружия.

Хельгард остановился у порога тронного зала, поражённый не роскошью, а силой — живой, дышащей магией, пронизывающей это место. Когда двери распахнулись, он увидел их: короля Анрауда Отчаянного — в багрянце и золоте, с глазами, в которых сверкал огонь воина; и королеву Келервен — прекрасную и холодную, как лунный свет на снегу.

Дождавшись своей очереди, северянин вышел из строя и склонил голову, не опуская взгляда — не из дерзости, но из честности.
— Конунг Хрольф Бурый послал меня, — сказал он голосом, в котором звучал прибой. — Я — Хельгард Буревестник, его хускарл. Прибыл, чтобы исполнить союз и встать плечом к плечу с Красными Маршалами против Скверны.

В зале повисла тишина. Лишь янтарь тронного зала отразил золотое сияние, будто само солнце одобрило его слова. Хель коснулся браслета на запястье, подтверждая клятву, и посмотрел на вёльву — хранительницу традиций и ту, что свидетельствует перед богами за произнесённые слова и взятые на себя обеты и обещания.

Когда он вновь обернулся к тронам, взгляд королевы Келервен встретился с его. В её глазах сверкнул зелёный огонь древнего леса, и на миг ему показалось, будто где-то далеко, за морями и бурями, сами боги следят за ним. Улыбнувшись, Хель вернулся в строй, освобождая место следующему.

Монах на слова Брона сперва оглянулся, словно боялся, что строгий настоятель с палкой подкрадется со спины, а потом негромко, но торопливо заговорил:

- Да видал я этот монастырь в Бездне, батя с мамкой отдали в пять лет, потому что дома жрать нечего было, так что толку, тут тоже не кормят, но не потому что жрать нечего, а потому что "просветление", мать его! И пахать точно так же, если не больше, а еще настоятель ходит и чушь всякую спрашивает, типа: "как сделать хлопок одной ладонью?", а неправильно ответишь - палкой, а как правильно - никто не говорит, в лучшем случае медитировать отправляют, в худшем - опять палкой бьют. Да я лучше буду фокусы на улицах показывать или морды кому-нибудь бить в таверне, чем вот это все.

Слегка выговорившись, парень схватил кружку с пивом и выдул ее одним махом. После чего вытер рот рукавом мантии и продолжил рассказывать уже гораздо менее связно.

- Я тут уже... словно прожил сто триллионов миллиардов лет... настолько преисполнился, что... как глубокий старец, узривший вечное... Ты меня понимаешь, дварф? Наливай!

* * *
Поделки, которыми торговали в монастырской лавке, оказались деревянными и костяными фигурками средней художественной выразительности, но довольно высокого качества. Вряд ли попытка перепродать их в Реоргарде окупила хотя бы уголь, потраченный на путешествие в Шеклдаун.

  Закончилась церемония выбора, и было оглашено Слово. Закончились изнурительные тренировки, и стало понятно, кто на что пригоден. Закончилось долгое и тяжкое плавание в неизвестность – гривна, брошенная дрожащей рукой на весы судьбы. Завтра, в окружении избравших такую же жизнь, будут принесены клятвы, которые снова разделят бытие на «до» и «после». Завтра она-прежняя умрет. Но кто придет на ее место?
  А сегодня есть возможность провести последнюю ночь, будучи той, кто пришла сюда с невнятной надеждой, что эта ветвь Пути окажется правильной. Кто-то из ожидающих наверняка отправится в таверну пить вино и есть мясо, кто-то бесстрастно отправится спать. Кто-то будет коротать время за тренировками, а кто-то – в молитве. Последний вариант выбрала и она. Вернее, не выбрала – огласила, и действительно сначала отправилась в священную рощу, где, прижавшись спиной к нагретой за день коре старого дуба, просила Природу дай ей возможность прорасти не пустоцветной колючкой, или бесполезным ярким цветком, но яблоней мудрости или чистым можжевельником.
  А потом бежала. От них или от себя – она затруднилась бы дать ответ.

  …Красное солнце утопало в сером колышущемся море. Когда она была маленькой, то считала, что чем более алый цвет у дневного светила, тем больше крови пролилось за день. Теперь она знала, что это не так, но червячок сомнения где-то глубоко за клеткой ребер каждый раз шевелился, когда закатное солнце было особенно пронзительным.
  Но сегодня цвет солнца ее не беспокоил. Одетая в черное фигура, разувшись, сидела у самой кромки холодного прилива, опасливо касающегося волнами босых ступней, и вела беседу, изредка бросая в воду камни, вмиг скрывающиеся в серой волнующейся глубине.

  - Реши уже, наконец, кто мы! Овид, принцесса, будущий Маршал или вообще Скверна пойми, кто? – яда в насмешливом тоне хватит, чтобы убить весь Совет короля Гвиннеда, и еще на десяток-другой стражников останется.
  - Я не могу, не готова поступиться чем-то одним в ущерб другому. Я и такая, и такая одновременно, что мне теперь делать! – огрызаются в ответ.
  - Брэт носится на одном плече, не так ли? – насмешка превращается в издевку, напоминая о старой пословице, гласящей, что верность должна принадлежать кому-то одному.
  - На одном, - звучит вынужденное согласие. – Но сейчас такие холода, что и на два хочется накинуть.
  - И что это нам даст? – участливый интерес не скрывает подколки.
  - Я не хочу терять прошлое!
  - Его уже у нас отобрали, верно? Не спросясь. Не зря мы не сказали другим будущим Маршалам, к кому ведем свой род. Или будет опять отговорка, что таких откровений и, прежде всего, их последствий, хватило в нементоне? Ну так король – не подросток, и не будет желать тебя уколоть за гонористое поведение. Ему в принципе все равно, жила ли будущий Маршал, наблюдая зарю сквозь дыры в крыше хижины, или засыпала на шкурах в центральной комнате краннога, или на мягком ложе в крепкостенной крепости. Перед кем мы будем демонстрировать свою цену чести, и, главное, какую? Теперь она у нас все равно будет новой…
  - Будет новой… Но зеленое еще может стать белым, даже если станет завтра красным…
  - А охота нам ходить в белом? Как о нем может вообще говорить та, кто даже в себе гармонии не найдет? Помнишь, что нас ждет, если мы не найдем ту Ветвь, на которой разум, душа и тело будут пребывать в Триединстве?

  Голова печально склонилась, не давая ответа. Какое-то время тишину берега нарушали только крики чаек, да далекий шум города. Одинокая фигура сидела, обняв колени, и смотрела прямо перед собой, пытаясь справиться с липким страхом завтрашнего дня, страхом нового витка колеса. Наконец, не в силах смотреть на мерный плеск и сидеть без движения, она подхватила округлую, приятно ложащуюся в руку гальку, и со всей силы швырнула ее в воду. Камешек скрылся от глаз, а звук его погружения потонул в шуме волн. Девушка порывисто поднялась и, поправив одежды и подобрав вещи, побрела по кромке прибоя.
  - А важно ли то, кто я, для них? Принц-изгнанник, лишившийся корабля торговец, чужеземец на другом краю света… Ши из-под-холмов, еще один варвар, простолюдин… Такие же выброшенные на обочину жизни люди, как я! Что им до того, кто будет с ними в одном отряде? Им будут важны мое умение, а не мое я, не я сама, а та польза, которая есть во мне для них! А для меня… А что для меня! Мне с ними тоже не через бельтайнский костер прыгать, и не пальцы сплетать в самайнском танце, - в голосе зазвучали истеричные нотки. – Или если я скажу, то снова стану Злючкой-Колючкой? Проклятье на все ваши пять стен, почему нельзя знать и чувствовать, понимать и верить! Не хочу, не хочу, не хочу!

  Черная фигура бежит вперед, чтобы спустя какое-то время упасть на колени и забиться в захлебывающихся рыданиях, спрятав лицо в чаше ладоней. Дрожат острые плечи, ноют сбитые о гальку ноги, на разрыв стенает душа. Девушка чувствует себя луком, что допреж был натянут и держал стрелу, а теперь отпустил все напряжение и отправил ее по дуге в полет. Сила вчера отозвалась измотанной слабостью сегодня, а стремление держать лицо и сдерживать прорывающееся раздражение вылилось со слезами.
  Выплеснув так все свои страхи и опасения, неверие и недоверие, она, успокоившись, утерла лицо рукавом и выбралась на сухое место. Солнце почти скрылось, и последние лучи окрашивали кромку волн золотом. Вскоре пропали и они. Стих треплющий длинные пряди ветер, подсохла влажная одежда. А девушка, успокоившись, продолжала молча сидеть, думая одновременно обо всем и ни о чем. Мыли, тяжелые, как остророгие быки, вяло переваливались в голове, и по опустошенной усталости даже продолжать диалог не хотелось. Даже не смотря на то, что, по-хорошему, вести его дальше следовало – ведь ни ответов, ни понимания такого, как стоит вести себя завтра, не было. Как не было уверенности в том, что будет седмицу, сезон, год спустя.
  И раз все попытки найти ключик от неизвестности силой разума отправились на корм фоморам, то оставалось лишь пойти по пути героев старых скел и довериться интуиции и тому, как и когда начинает быстрее стучать сердце.
  Вернулась она назад, когда начало таять серебро на бьющихся о далеко выступающую в море косу волнах.

  …Утро Эйнет встретила легкой улыбкой, разогнавшей уныние обыкновенно поджатых губ. Лежа без сна в казарме, она наконец решилась. Или отчаялась – ведь иногда два таких разных слова означают почти что одно и то же. В конце концов, выбрав даже не ту Ветвь на очередной развилке, она ничего не теряет – просто потому, что ничего не имеет. А жизнь… Что же, одно из первых, чему учат друиды, это не бояться уйти по тропе дальше, чем видят живые. Ведь за поворотом, сколь бы темен он ни был, ждет только новая дорога и шанс пройти ее лучше, чем прежде.
  Время до выхода гойдела провела в привычном и комфортном молчании, благо кругом были люди взрослые, и пищи для быстро вспыхивающего костра гнева не подбрасывали. Такая спокойная атмосфера позволяла Эйнет прибывать в относительном спокойствии и уверенности как в собственных силах, так и в принятом решении. Но продлилась такая самоуверенность недолго, в очередной раз доказав, что лучший способ насмешить богов и природу – это запланировать что-то загодя.

  Дева была уверена, что ей, выросшей во дворце и видевшей красоты древнего седого нементона, не увидеть в Кайр Гвере ничего удивительного. Что там может быть иного, чего нет в туатах Скелтанна, одаренных талантом зодчих и украшенных добычей многих поколений королей? И как может творение рук человеческих сравниться с величием древних дерев, раскинувших свои ветви еще тогда, когда мир еще не познал расселившееся от ледяных торосов до жарких пустынь человечество?
  Может, еще как может.
  Эйнет при виде янтарных пластин с детальными барельефами и высоких стрельчатых окон с разноцветными витражами едва сдержалась от того, чтобы не идти дальше с широко распахнутым ртом, как деревенщина, впервые попавшая в большой город. Как итог, напустив на себя «сдержанное» выражение, овата стала выглядеть так, словно у нее одновременно болят все зубы и случилось несварение.
  За маской «спокойствия» же все бурлило, как свежее варево. Хотелось смотреть, восхищаться, трогать кончиками пальцев теплый солнечный камень, скользить ладонью по листьям боярышника и вдыхать тонкий аромат шиповника, и улыбаться, улыбаться этой красоте – такой живой, такой искренней и не связанной с мелкими человеческими страстями и стремлениями. Девушка все замедляла шаг, пока не оказалась в самом хвосте отряда – и только потом, воровато оглянувшись и убедившись, что ее никто не видит, позволила губам расплыться в широкой улыбке, а внутреннему пламени проявиться блестящими искрами в глазах. Коснувшись самыми кончиками пальцев мягких листьев шиповника, лежащего у подножия статуи застывшей в вечном незаконченном движении девы, она молча поднесла руку к губам и на миг сменила улыбку на беззащитно-теплую, слабую и немного грустную – такую, которую уже давно боялась показать, чтобы не было видно спрятанной за броней опаляющей близких и дальних решительности уязвимости.
  - Мать всего сущего, - одними губами прошептала она, - как же приятно видеть спустя всего четыре дня от того, как замкнулся еще один круг, когда я появилась на свет, этот символ порывистой страсти, молодой и рьяной! Что это, как не знак? Не знамение?

  Поняв, что остальные уже ушли вперед, дева негромко ойкнула и поспешила догнать спутников – только каблучки торопливо зацокали, разносясь по залам гулким эхом. В Тронный зал она вошла, вновь пытаясь придать лицу чинное выражение, но «зеркала души», чей взгляд так и прыгал с одного объекта на другой, с головой выдавали неуемное любопытство. Вот, например, котел в центре – не тот ли он, из которого Дайре мог накормить хоть тысячу человек, и который всегда оставался полон? Или это, быть может, котел Перерождения, наделяющий испившего из нее знанием Прошлого, Настоящего и Грядущего, но взамен отнимающий радость по-знания? А эти четверо рядом с ним: друид и ведьма, вёльва и годи – они здесь, чтобы лишь засвидетельствовать клятвы, или они – проводники своих Корней, пришедшие в эту залу для того, чтобы засвидетельствовать покровительство своих Сил перед теми, кто борется с избытком Скверны? Сколь много вопросов, сколь мало ответов! Сколь о многом хочется спросить, хоть это и не только неуместно, но и может оскорбить хозяина залы.
  Вернее, хозяев – о том, что кимры Гвиннеда предпочитают, чтобы власть держали одновременно две руки, дева постоянно забывала. А, вспомнив, несколько запоздало поприветствовала правителей той земли, на которой находится, приложив ладонь к сердцу и склонившись в заученном еще с детства полупоклоне – так приветствует младшая ветвь королевского рода представителя ветви правящей. Ведь, хоть власть и влияние королей различны, одни из них правят сами, другие присягают более авторитетным владыкам, все они – братья и сестры, чье неравенство проистекает лишь из большего уважения, что заслужили некоторые из них.

  По указанию распорядителя-дайлема будущие Красные Маршалы один за одним оглашали свои клятвы. Вот выступил вечно торопливый Горностай. За ним – надменный альв. А Эйнет задумалась, какой выйти вперед ей. Первой она уже не успела - может, тогда последней, венчающей слова остальных? Но дождаться своей очереди сейчас, когда внутри клокочут вернувшийся испуг и жажда действий, ой как не просто.
  "Третьей буду, - решила она. - Тройка - число пламени, и так будет уместно и достойно".
  "Ты - овата, вообще-то, - шепнуло подсознание, - причем здесь три грани огня"?
  "Потому что иначе удержать их за стеной терпения не смогу. Будет так, как я решила - или не будет вовсе".

  Когда альв закончил слова своей клятвы, дева выступила вперед, чувствуя ладонями гладкость бусины. Снова поклонившись, она выпрямилась и, глядя на владык, напевно произнесла:
  - Я, Эйнет, дочь Алана Красношеего из Бри Лейта, Дитя клана Коналла, клянусь Равновесием сил и Гармонией мира, что буду достойно служить под стягом Красных Маршалов, и стану стеной на пути той Скверны, что нарушает законы природы. Клянусь следовать приказам своих вождей, как своей собственной воле, покуда они не идут против моего долга. Клянусь быть доброй стрелой в луке их и быть достойной сестрой братам и сестрам моим в этих шеренгах. И да будет навек забыто мое имя, и да будет оно вычеркнуто изо всех родословных, если не выполню я своей клятвы. И да буду я навек лишена перерождения, если пойду против заветов братства. Слово мое и да будет услышано!

  Гойделка разжала ладонь, демонстрируя бусинку в виде ягоды шиповника. На пальцах ее заплясали искры:
  - И в подтверждение гайса своего пред вами я плету эту обетную косу. Будьте свидетелями обета моего, Анрауд Моринхорн, король Гвинедда, и Келервен верх Лианнор, владычица рёккальвов этих земель.
  Несколько движений - и дева завязала у виска косицу длиной в ладонь, увенчанную бусиной. С новым поклоном она отошла к довым братьям и сестре, чувствуя, как оглушительно бьется сердце, почти заглушая чужие слова. Выбор сделан и Ветвь выбрана - остается лишь следовать по ней.