Слушая надменные, высокомерные речи Гудссона-младшего, Бабочка скривилась, как от глотка уксуса. Снова, как тогда, в начала похода, она стояла против мужчины, считающего ее глупой пряхой, способной только готовить да за длинным домом следить. Снова, хотела она того или нет, ей придется доказывать свое право решать и делать так, как велит сердце. Такие конфликты и дрязги – бальзам мужского гонора, были противны сердцу Ревдис, предпочитавшей действовать или сама-одна, или плечом к плечу с теми, кто видит единую цель, но она понимала, что отступиться сейчас, покорно склонив голову – предательство хуже удара в спину. Как и тогда, у погасшего костра в зачарованном лесу.
Глядя на обуянного гордыней и самоуверенностью хирдманна, дева щита дала себе зарок, что, когда путешествие за весной закончится, она оставит службу в Эрве Одаль, уберет в котомку «геройскую» славу и пойдет вместе с дочкой по селениям, исцеляя, а не убивая, ни с кем не споря и нигде не задерживаясь надолго. Тогда дорога, ставшая жизнью, будет спокойна и честна, и не придется ни с кем мериться ни духом, ни силой.
Опираясь на копье, Бабочка смотрела на вялотекущее противостояние подземного конунга и хирдманна «Черного дракона», не вмешиваясь, пока противостояние не перешло в резкую фазу. Защищать одного взрослого мужа от нападок других – последнее дело: это и его позорить, и себя. Уж лучше сказать свое слово тогда, когда его вес будет предельно тяжел. Речи – не железные бруски: чем их больше, тем легче они становятся, и говорить в тяжкие минуты надо только тогда, когда без слов уже нельзя. И, конечно, тогда, когда за сказанное можешь ответить.
И такой момент настал. Хельмунд скрылся внизу, а здесь, против нее, было два северных мужа – решительный в своем противодействии и колеблющийся покуда. Услыхав слова Ульрика, пытающегося переманить Мьора на свою сторону, дева сделала шаг вперед и отставила в сторону копье, закрывая руке Гудссона-младшего путь к запирающему механизму:
- Остановись, воин, покуда не натворил бед. И ты, кормчий, повремени идти по следу чужих речей – своей головой думай. Ульрик Гудссон, ужели ты считаешь себя мудрее и зорче остальных? Ужели у тебя, а не у меня, глаза лета? Тебе ли на плечо садится мудрый ворон? Или забыл ты, что на отличных от Мидгарда ветвях Иггдрасиля все иначе, чем дома? Может, память твоя милосердно затуманила от тебя причину, зачем мы здесь, и то, что она важней и гордыни, и личной славы?
Ты считаешь меня глупой, потому что я в союзе с подземниками – так объяви вслух, что глуп и твой брат-по-крови тогда уж. Ты называешь меня слабой – а разве ты скрещивал со мной клинок? Кто на слово скор, тот в делах редко спор – не спеши говорить то, о чем не уверен. И обожди враждовать с жителями этой цитадели – они рассказали, что могло лишить Север солнца, и нам надо решить, что с этим знанием делать. О долге гостеприимства напоминать не стану – ты сам знаешь, как должен вести себя гость. А коли хочешь песни стали – так сюда приближаются те, кого подземники мнят врагами.