Не без удивления выслушав вклинившегося в разговор седоватого господина с видом иставшего от всего этого дерьма сторожевого пса, Доротея мысленно хмыкнула – куда только кривая не заведет, чтобы у нее и у явно полицейского чина мысли сходились! У представившегося Хокли седого наверняка фантазии было не больше, чем в чайнике, у самой мисс Фиц-Джеймс – с избытком, а гляди ж ты, пришли к одинаковым выводам.
И заодно, кстати, «побрили» излишне оптимистичного гвардейца, что тоже неплохо: за время службы Доротея не столько насмотрелась, сколько наслушалась, как вот такие «блестящие выпускники Сандхерста» стремились повторить атаку Кардигана – с ожидаемыми последствиями и поправкой на то, что пулеметы «шьют» гораздо быстрее орудий. Вот и сейчас капитан решил разобраться с ситуацией, просто рубанув с плеча – как же хорошо, что голос благоразумия оказался не единственным! Спенсера это не исправит, конечно, но хотя бы сейчас одной головной болью будет меньше.
Не удержавшись, девушка негромко пропела себе под нос:
Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен
По первому знаку на пушки в атаку
Уходит неистовый полк.
…Пока одни осматривали тело старухи, не нашедшей ничего лучше, кроме как умереть в не к месту остановившемся поезде, а другие читали молитву, лейтенант облокотилась на ближайшую свободную стену, скользя взглядом по убранству вагона. Как подтвердилось, пожилая леди скончалась сама, и ее кончина никак не могла быть связана с исчезновением поездной бригады. Ну, по крайней мере, на первый взгляд – вон, Хокли тоже обратил внимание, что все вместе выглядит препаскудно.
Офицер поежилась и запахнула расстегнутую было шинель – кажется, вагон начал выстывать. Хотя, конечно, это было странно – и срок невеликий, да и первый вагон, находясь ближе всего к топке паровоза, должен был быть самым теплым. И не только это – все внутреннее «я» Доротеи, вся ее интуиция, хорошо работавшая до войны и вдвойне обострившаяся на фронте, в один голос вопили о том, что из вагона надо убираться. Не «потому что» или по какой-то иной причине – просто из-за внутреннего напряжения. Чужой взгляд буравил спину, жег между лопаток, заставлял переступать с ноги на ногу, чтобы заглушить негромкий размеренный бубнеж молитвы, кажущейся в такой обстановке поминками по всем пассажирам, а не только незадачливой бабке.
Не без труда дождавшись окончания молитвы, и без того изведшаяся Доротея громким и преувеличенно-бодрым голосом, кажущимся неуместным в этой холодной полутьме, предложила:
- Джентльмены, раз уж покойница сама отдала двум душу, без посторонней помощи, может, переложите ее на кресла? Чего телу на полу валяться? И пальто поверх закрыть – прямо-таки привычная картина получится, – офицер коротко хохотнула, без малейшего, впрочем, веселья.
Побарабанив по стене – «звуки, звуки, хоть какие звуки, как же здесь иррационально давит тишина!» - Фиц-Джеймс по-прежнему громко, словно собеседник стоял от нее на противоположном конце вагона, поинтересовалась:
- Мистер Хоксли! Вы, если меня не подводит логика, бывший или нынешний полицейский чин. Не желаете проверить паровоз? - она кивнула головой на дверь, - Может, расчет… поездная команда оставили хоть какую-то записку, куда они делись? Или еще какие-то следы столь внезапного исчезновения…
Девушка поежилась и, чуть сгорбившись, бросила настороженный взгляд за спину, словно ожидая увидеть отблеск на прицеле эйзеновского снайпера:
- Я даже готова составить компанию. А то, видимо, смерть этой леди навела на меня воспоминания о поле боя после неудачного штурма. Ну или о братской могиле, - храбрясь, Доротея снова насмешливо фыркнула, хотя изнутри становилось все страшнее и страшнее. Но этот страх, как и многое другое до него, продолжал манить своей новизной и непознанностью.