Промокший, замёрзший и вымотавшийся с дороги Вольф сначала не был слишком-то в настроении слушать рассказ отца. Да, на Леона периодически накатывала меланхолия, а вместе с ней — воспоминания о былом, которые, признаться по чести, очень мало значили для всех, кроме самого герцога. Когда глава семейства пребывал в таком настроении, важно было не столько вслушиваться в то, что он говорит, поскольку его воспоминания и чувства всё равно не могли просто взять и перетечь в кого-то ещё, а потому не имели бы для других того же веса, которым обладали для него, а, скорее, просто слушать как он рассказывал. Иными словами, не пытаться поймать полузабытые даже им самим ощущения в бутылку, а следить за теми, которые он испытывал здесь и сейчас.
И, поначалу, всё снова было именно так: раздражавшие Леона когда-то почти четыре десятка лет назад, задолго до рождения самого Вольфа, баронята-Гумбольты казались чем-то бесконечно далёким и неважным. Что бы с ними не случилось, и впрямь показавшийся впереди замок сейчас явно пустовал, поэтому навестить их герцог не собирался. Да, то, что они вытворяли в свою бытность детьми вызывало понятное отвращение, но подобное наслаждение чужой болью, страданиями, и страхом не было ни старшему, ни младшему фон Фридбергам незнакомо в других людях. Эта парочка отличалась от прочих только тем, что происхождение защищало их от последствий, которые с большой вероятностью настигли бы их обоих, родись они в семье простолюдинов. Не намного большей неожиданностью стала и история у первой любви отца: кто же в отрочестве не поддаётся пылу страстей и не находит себе истинную пару на всю оставшуюся жизнь в первом встречном? Тут уж, скорее, было бы удивительней, если бы этого не произошло. Даже то, что ей в данном случае оказалась простая рома, не было слишком-то странным — насколько Вольф знал, Леон даже в детстве не питал большой любви ко всевозможным званым ужинам и прочим торжественным приёмам, а потому ничего удивительного, что этой первой встречной оказалась не какая-нибудь баронская дочь. Конечно, это не значило, что все эти подробности были совершенно невпечатляющими, но сейчас, по колено в грязи, почти в полночь, не пойми где... Всё это просто казалось далеко не лучшим временем для подобных историй. Отдохнув после дороги, в уютной одежде, у горящего камина — да, тогда младший он Фридберг порасспрашивал бы старшего, покивал бы понимающе, посочувствовал бы, но сейчас..?
Однако, как выяснилось, рассказ вовсе не был закончен. И, вслушиваясь в слова герцога сквозь чавкающую грязь, хлюпающую одежду, и звеневшие доспехи, Вольф всё меньше и меньше мог поверить своим ушам. Вопросы, один за другим, вклинивались ему в голову, но те ответы, которые он слышал, порождали лишь новые, всё более и более пугающие. Да, конечно, он знал, что отцу приходилось убивать — Маркус II не оставил выбора в этом никому — но ещё тогда? С такой буквально самозабвенной жестокостью, пусть и бывшую ответом на чужую? Пусть и был он тогда ненамного моложе, чем Вольф, когда ему пришлось оказаться на поле брани, но эта разница вкупе с тем, что именно ему пришлось перенести... Это... Это, наверное, могло бы многое объяснить... И уж тем более то, что должно было последовать за этим — убийство детей барона никак не могло остаться безнаказанным... Но, как очевидно, осталось. А это значит, что в дело вмешался дед... А это, в свою очередь, означало, что на четырёх смертях дело не остановилось. Жить с такой ношей годами, десятками лет... И, для самого Вольфа хуже было пришедшее осознание того, что рассказ отца подтверждал его собственные страхи: такие вещи... они не уходят никогда. Леон обладал всем — богатством, семьёй, властью, временем, он построил вокруг себя настолько правильный, добрый, справедливый мир, насколько это вообще было возможно... и, тем не менее, даже сейчас, тридцать с лишним лет спустя, это глодало его изнутри, оставляя чёрную, холодную пустоту, столь знакомую и его сыну, надеявшемуся, что она всё же не будет вечной...
Но даже это не было тем, что заставило Вольфа остановиться. Нет, этим стали последние слова пожилого герцога. Резко ускорив шаг несмотря на гудящие ноги, он обогнал отца и встал перед ним, перегораживая путь дальше.
— Отец, — коротко обратился к нему он, силясь привлечь внимание, выдернуть из ледяного омута, в который тот погружался всё глубже с каждым шагом. — Ты должен ответить мне прямо здесь и сейчас: зачем мы здесь? Зачем ты пришёл сюда?
«Смалодушничал». «Не решился». Эти слова старшего не укрылись от внимания младшего фон Фридберга. И он очень боялся, что знал, что они означают сейчас...