Внеконкурс №21 "Зараза!"

Вниз

Зараза!
Тема: Проблема альтруизма

Тот день погожий зловеще занимался. Зелень листвы придорожная сочная, словно жгучим ядом напитанная, покачивалась под заунывным да приторно ласковым ветерком, от коего ни прохлады в жару летню, ни толку, окромя запаха ила речного от ближайшей болотины несомого. Лошадь копытами вяло шевелит, пылющу взбивая. Лошадь понурая с всадником одиноким на горбу издали виднелася. Шелом (сиреч каска военная) серебрённый, словно лезвие топора на плахе, торчит на крутобоких дубовых плечах и лучами отражёнными злого яростного солнца рыжего посверкивает, яловец — флажок малый на островерхой части шлема тот по ветру трепещет, рыбицой алой извивается. Копьецо вострое, небо, от страха посеревшее, насквозь проткнуть норовит облачки хилые расшугивает. Сверкает бронь зерцальная и плащ крылом жар-птицы вздрагивает волнуется, борода широка соломой обугленной из-под шелома желтеет, очи голубые хищной птицей – коршуном жертв ищут да высматривают, нос загорелый и улыбка словно прилепленная. Тишина кругом, словно на кладбище, умершая. Лишь копыт перестук, щит на боку коня повешенный в такт умбоном — вставкой посреди щита прибитой, усиленной и полированной знай алые лучи солнца жаркого пускает в тень древесную, придорожную сокровенно таённую.

Шу! Вдруг как выскочат, вдруг как высвистнут и заорут прематерно. Семеро иль более в рванине да лаптях. Разбойный люд, татей лесных из-за кустов ракитника — горохом и грохотом на путь-дорогу богатырю высыпали из-за засады-пазухи залесной. Луки звенят тетивами, дубины об лапы мозолистые постукивают, пики да рогатины звериные коню под узды суют. Обступили со всех сторон кругом ратника конного. Суть да дело, ражий детина, сабелькой поигрывая, усмехаясь премерзостно, вперёд выступил, сапоги подвёртывая. Встретились взглядами, словно две булавы друг об дружку звякнули. Гором в горах далёких отозвалися! Один спокойный и ясный, другий наглый и безудержный.

– Вяжи доброму молодцу десницы белы, Прошка. Не видишь, он нам золотишко своё и коня не прочь отдать-то! – рассмеялся враньим карканьем хриплым детинушка с горьким пропитым лицом и внешностью, видя привычную ему покорность глуб`око во взгляде конника, в бронь дорогую ряженного. Хоть и выглядит тот как княжий дружинник, а глядь, всё ж кумекает, что одному супротив десятерых будет несподручно биться да ратиться. Живот сохранить — лучшее.

– Что же за беда-кручинушка вывела столько люда доброго, да на промысел разбойный? Кто ж обидел вас, горемычные, иль заступничка не нашлось вам, и от голода пухнете?! — пробасил, глазами ясными посверкивая и улыбаясь ш`ироко в бороду сломену. То ограбляемый с радостью (!), руки обе, – оружия не касаясь, – протягивает Прошке, который был, надо бы речь, поперёк себя шире и в замасленном кафтане степном, словно блин круглым боком на солнышке утрошнем поблёскивал. Замерли тати с оружием кто где стоял, столпами соляными обратилися. В глазах страх, да ужас, кто дрожит, а кто сметливей уж и назад к кустам пятится. А Прошка и вовсе спотыкнулся на ровном месте от ужасти великой, да верёвочку пеньковую из рук выпустил, на карачках подалее в канаву придорожну катится, воет белугою, что, мол, он сиротинушка, по привычке давешной.

Весь уж, почитай, люд-народ эти симптомы выучил, болен был молодец, и кто встретит его, да час рядом находясь проведеши, уж наверняка заразиться хворью страшную — альтруизмой зовущейся. А бывает, кому и одного мига злосчастного хватит. Глядит главарь пропитый по прозванию Неждан Ермолаевич, а этот альтруизменный уж и с коня слез, да кошель с златом тянет и в его сторону подшагивает, аки зверь крадётся и зубы скалит, прежде чем броситься. Сглотнул слюну горьку атаман, аж сабля в руке задрожала от двух чувств в нём, аки звери волочьи борющиеся: страх болезнь неизлечимую подхватить то был и жадность до золота полновесного, коего алчно он досель жаждал, сколько не помнил себя. Что же выбрать? Уши зажал, не слушая, как ему вослед и шайке его кто куда разбегающееся этот «богатырь» слезно причитает, жалеючи, и требует дать помочь им, "обездоленным", рубаху под бронью руками рвёт. Может, ещё и пронесёт, обойдёт зараза кручинная стороной?

***

Каждый знает, что огромные пороки до добра не доводят, но не всякий уверен, что с достоинствами, естественно, всё обстоит точно так же. Ужель с чего вся эта катавасия началась, мне доподлинно то не ведомо. Токмо слыхивал я, на Русь эту заразу купец какой-то из стран заморских завёз. Оно и верно, от купцов вечно никакого сладу нет, всего и пользы, что тугая мошна при себе, а то бы вовсе никчёмный человечешка был бы. Так вот и пошла альтруизма та гулять по землям Новогородским, уж и смех и грех там был: богатейшие роды вдруг принимались земли да богатства свои холопам черноногим раздавать, слёзы и сопли по бородам размазывая от умиления. А сами уж, понятное дело, в монастыри всем скопом от детей до стариков. На другой год уж и монастыри переполнены словно бочки селедошны, да и бедняка честного в тех землях днём с огнём уж не сыщешь. Только где слух пойдёт, что видали одного особо обездоленного, тут же рати собираются — биться за то, чтобы первыми ему помочь, дочь замуж выдать да пирами и кубками с зеленом вином замучить до смерти. А сами уж люд местный и не пьют, не едят и всё бредят, как умалишенные, как бы и где бы им новое «доброе дело» найти, али выдумать чего для общества пользительности. И через то много страшных бед вытворено — где реки запрудами в три ряда окованы и поля все под водой с рыбами упокоились, где деревни целые повымерли оттого, что еду всю мимохожим прохиндеям выдали милостынями прикрываяся. Встретятся, бывает, двое таких вот на одной улице, и пойдёт потеха: кто кому первый уступить проход сможет, тот, получается, и выиграл — самым раздобрейшим стал. Тьфу! Днями, неделями спорят до хрипоты, пока в обморок оба не хлопнутся. Для других готовы в лепёшку разбиться, а ради себя и пальцем не ударит такой вот альтузменный. Он скорее с голоду помрёт, чем каши с пирогами наварит, дабы брюхо своё наполнить. Жуть да мороз по коже от этих вот.

Молчите, нечего сказать-то? Ясно дело, ну-ну, слушайте далече, голубчики. Перво-наперво меня, сына Ермолаева, от вина вратить начало. Как выпью чарку, так тошно становится, что слёзы горючие сами собой текут. Раньше только и жил, почитай, чтобы дурман в голову принять, да веселье разухабистое знатно и с непотребствами учинить. Эх, какая меня злоба от той трезвости разбирать начала. Ну, думаю, гады, не дам ужо я вам всем спуску, коли уж судьба мне мучаться, так уж пусть со мной весь свет взвоет! Город зажечь-подпалить думал. Чего уж там — избы все деревянные, стены с детинцем и те из брёвнышек. Ну, думаю, попляшите у меня! Всё приготовил. Сена и соломы с берестою в простенки насовал улицу, целую ночь готовился. А как факел зажёг, тут-то меня и во второй раз скрючило. Вижу, котейка махонький мимо пробежал. Эхма, думаю, до чего же жалко будет, если затопчут в сутолоке ненароком, — за ним пошёл чтобы словить и за пазуху спрятать. Пока шёл, пока ловил у избёнки, в себе разобрался, не поднимается рука более злодействовать. Жалко всех: и кота этого дурного, хозяев его и родню ихнюю склочную. Так и пришлось уходить несолоно. Вот и вас то же ждёт, подождите ещё.

Я вот чего кумекаю. Ежели до болезни были вы хорошими людьми — тут бы вам смерть и настала. Не выдерживают в жизне земной ангелы яхонтовые, коли сами себя не погубите, так громом небесным пришибёт, чтобы не мучались з`азря. А ежели как я: жаден, хваток и портить девок страсть люблю — это ещё ничего, терпимо припекает. Коли не был бы отвратен и себялюбив, вышел бы весь Неждан тепереча. Но третий порог, что вас ещё ждёт, куда хужей смерти. Совесть в полную силу мучать начинает, и ладно бы за сегодняшнее, а то за вчерашнее и годишное! А коли меня мучают, я, вы знаете, в ответ бью, не терплю, не выдерживаю. Стало быть, начал я думать и рядить, как бы мне добра столько навертеть, чтобы уж унялась проклятущая. Всё княжество на дыбы поднять, надыбно. И выходит один к одному, что одному-то мне и не выдюжить, быстрее руки на себя наложу. Хе-хе. Чиво эт вы смотрите на меня так задумчиво, али поняли чего? Ну так я продолжу, а вы слушайте да на ус мотайте.

***

Холодно по вечерам. Вроде и лето не ушло далёче, а гляди ж ты. Руки зябнут, так и хочется выпустить сабельку натруженну да потереть друг об дружку ладони мозолистые. Подышать на них. Да и что там — встать во весь рост ражий да плечи размять, затекли уж. Но не дело. Коль уж сел в засаду, нужно уж уважить супротивников. Не давать поблажечек. Голову повернул, пальцами перебрал путы крепкие, на злую северную дичь плетённые. Каждый узел крепок. Верёвка словно цепь кована и не поистёршееся да подгнившая. Добро!

Глаз левый прищурил в закатное пламя, что горизонтом от края до края пол`ыхает. Усмехнулся в бороду. Идут. Тени видать в сумрачном воздухе, шуршит говор хвастливый по ветру — не изменились ничуть. Сколько не учи оболтусов тихой ходить, а всё одно как пограбят, так всё из голов выпадает. Неждан Ермолаевич на тракта поворот к логовищу ловушек поставил вдоволь, уж если не насторожуться, то всех повяжет, а коли нет, так и то же неплохо. Не пристало атаману бывшему риска-то бояться.

Долго сказка сказывается, да споро дело делается. Свистнуло, ухнуло, да выкрик оборвался. Вдруг тишина пугливая смутила всех татей: кто вверх ногами на дереве болтается, кого под землю в яму утащило, а кто и вовсе без чувств на землице под брёвнышком яко дубина великанская огревшим троих за раз. А новый атаман тот и вовсе пикнуть не смеет, сабля к горлу близко больно да шепчет со смехом кто-то сзади на ухо: «Эх и высоко ты прыгнул, Прошка, здорово, что ли? Али не узнал меня-то?»

Когда всех связал. Каждому кляп. Давит крики и мольбы мычаньем обращая. Рядами лежат спутанные голубчики. Пока Неждан сказ свой ведёт, глазами вращают от ужаса, выход ища и не находя. Совесть отмершая вдруг по чуть шевелиться начинает у татей-то. Хуже есть ли пытка? А уж чего дальше будет, то им бывший атаман любезно да с улыбкою добрейшей разъясняет, на пальцах да своём примере поясняет.

Шипят угли над костром в ночи темной, котелок дымится. От того дымка у татей вязаных животы урчат хором, словно звери сказочны взрыкивают один другого громче. А Неждан Ермолаич ложку на длинном черенке облизывает, пробу снимал, значиться.
– Почти уж дошло, братцы. Как увариться развяжу, не сумневайтесь. Больно на вас смотреть, на голодных, да побитых несправедливо. Ну уж простите меня дурака, не мог иначе, стало быть. Были мы завсегда заодно, и в беде, и в радости. Так уж и тепереча… ни я без вас, ни вы без меня. — да рассмеялся, будто ворон чёрный раскаркался падалью вдосталь пируя, души загубленные оплакивая.

Автор: WarCat [offline] , 28.08.2025 14:09 1

А чего опять внеконкурс? Было бы раскрытие темы на максималках.
За старославянский высокий штиль в первой части рассказа — особый респект, жалко, кажется до конца автор устал, не дотянул

Автор: SolohinLex [M] [offline] , 28.08.2025 14:46 2

Бездна стиля, и все нарекания учтены. Сложные слова загуглены, без сносок заботливо пояснены, красивых словей да фактуры навалено. И парцеляций, и сложных предложений, всего щедро насыпано, чтоб никто из критиков не ушел обиженным :D

Автор: Fiona El Tor [M] [offline] , 28.08.2025 18:04 3

Ненавижу все эти гой-еси добрый молодец. Рассказ идёт мимо.

Автор: Calavera [offline] , 28.08.2025 18:23 4

Да это же стёб :D

Автор: Fiona El Tor [M] [offline] , 28.08.2025 20:57 5

Вверх