— Беспокойство твоё понимаю... — многозначительно произнёс шеф, приподняв бровь. Как будто за этим следовало «... но не разделяю». — Ничего с рук не спустим. Втройне отплатим. До Москвы доберёмся — пошлю весточку кой-кому, чтоб приглядел за предателями до нашего возвращения. А в Москве-то у меня и свой человечек есть — не только епископский, ежели чего. Найдётся пара другая козырей в рукаве у старого сыщика. — Йован подмигнул Марысе, усмехнувшись. — А коль задумал кто играть с нами — по нашим правилам играть будет. Вон как сволочь эта... — Драгулеску кивнул в сторону, как ему казалось, Груздовщины, очевидно, поминая Амбросия. На лице вдруг сверкнула тень злорадного оскала, в глазах блеснули недобрые красные огоньки — отразился свет фар автомобилей за окном, ждавших у переезда перед опущенным шлагбаумом — напоминая, что за существо скрывается под человеческой личиной. Этот шеф был куда больше похож на себя прежнего, чем тот хмурый и несколько замороченный господин из прошлой эпохи, что был со стаей в предыдущие несколько ночей пути. — Наша это игра. И правила наши.
Про записку он поначалу и не сообразил, вначале решив, что речь о записке, которую отыскала Елена, но потом, сунув руку в карман, достал сложенные листки со своими записями и расчётами, которые переложил из рваного пиджака в новый ещё перед сном, и только тогда понял, о чём спрашивала Марыся.
— Так ты про эти-то листки, что ли? Да эт записи мои да прикидки. Привычка.
Йован продемонстрировал содержимое листков стае. Ничего особенного там не было — несколько схем путей до Петербурга, много неактуального, зачёркнутого-перечёркнутого, а ещё мелкие каракули с закорючками и ятями, в которых едва ли у кого-то могло возникнуть желание всерьёз разбираться. Не похоже, чтобы там было что-то секретное. Амбросий два раза подчёркнут и зачёркнут. Также как и Груздовщина, и Каменка, и предыдущие пункты остановок.