Время приближалось к одиннадцати. В коридоре никого не было. Свет в вагоне приглуили около получаса назад. Поезд мчался на полной скорости. За окном на фоне неторопливых грозовых туч, чьи контуры смутно вырисовывались в лунном свете, бежали наперегонки силуэты деревьев и ещё сохранившиеся телеграфные столбы, уже окончательно утратившие свою полезность. На приближение границы не было ни намёка.
Кто-то уже спал — вампирский слух отчётливо улавливал храп из дальнего купе даже сквозь стук колёс и другие шумы. Остальные были заняты кто чем: кто-то разгадывал кроссворды или читал газету, портя себе зрение в свете маломощных индивидуальных светильников, кто просто разговаривал, а кто-то делал это несколько громче, чем того требовали общественные нормы приличия, и, судя по смеху, возгласам и вполне уловимому душку, не обошлось без алкоголя. На последних, похоже, никто пока не жаловался. Всё-таки "свободная страна". На фоне всего этого голоса Марика слышно не было. Дверь в купе проводницы была почти закрыта — остался лишь маленький зазор, ненароком заглянуть в который вряд ли бы считалось преступлением.
— ... правду цебе гаварю, вот прям суда, в самое сэрцэ! Рядом савсем. Во-о такая железяка. Парнищка малядой ещё — двацац, может. Живой, в сазнании. Нас увидзел — заплякал. Я ему: пацерпи, дарагой, сэйчас витаскивац цэбя будзым. А Влядзик мне: как ево такова снимац, он же насквоз? Как витаскивац? Новенький. Штыр, гаварю, спилиц нада. Падниз. Сматри-учис, гаварю... — увлечённо рассказывал армянин в лицах, сидя с проводницей на одном сидении. Второй с ними не было. На столике стояли два недопитых стакана в латунных подстаканниках и бутылка красного вина, рядом лежал раскрытый бумажный свёрток с нарезанной салями, батон с изюмом и несколько ломтиков сыра. Пышненькая проводница слушала очередную историю чуть ли не с раскрытым ртом, в ожидании счастливой концовки, которая неизбежно последовала:
— М-м-масцерски всё сдзелял. Пацана на насильки боком паляжили, у верталёт пагрузили, в Склифасовскаво даставилы. Там реанимация, пятае, дзесятае — друг мой, хирург, аперацию ему сдзелял, муа, на вишем уравне всо проста! Пацан паправилься, через два месяц бегал уже, футболь играл.
Будто ощутив присутствие, гуль обернулся.